Я вцепляюсь в ручку зонта, отгораживаясь от неба, обмякаю, висну на гладкости вычурной завитушки. Девушка открывает дверь (машина послушно пытается присесть, насколько это вообще возможно для инвалида), садится за руль, дверь захлопывается, отделяя меня и уродов от все еще теплого салона "мастодонта".
- Я посмотрю, что можно сделать, - машет мне пальчиками Сандра. Оглаживает руль (на пределе слышимости гудит серворегулировка, подгоняя управляющие габариты "мастодонта" под дамочку), разглядывает панель с унылыми остекленевшими глазами, пытаясь прочесть предсмертные думы автомобиля, трогает ключ, холодной пиявкой обвисший из замка, откидывается на окоченевшую спинку кресла. Сейчас она чем-то смахивает на дерзкую угонщицу, ловко обманувшую распустившего слюни дебила. Остается только повернуть ключ, вбить педаль и нездешним волшебством "форд" вскочет на вывернутые колеса, обдаст тупицу обидной смесью бензиновой отрыжки и бурой грязи, и легко умчится в сторону притаившегося города.
- Теперь я понимаю кто она, - шепчет паршивец. Он растягивается на капоте, вытягивает шею, чтобы лучше разглядеть происходящее в салоне. А может быть, при большой удаче, и заглянуть за вырез платья странной дамочки.
Старик похлопывает его по заду.
- Этот мустанг нам не по зубам, малыш.
- Сам знаю, - цедит "малыш", который обычно не дает ни единого шанса для подобной фамильярности, но сейчас он действительно поглощен разглядыванием Сандры.
В голове протягивается тонкая ниточка намека на понимание и желание объясниться хоть бы с этим отставным ковбоем, но старик предостерегающе смотрит на меня, выуживает из портсигара нечто очередное белесое и воняющее при сгорании, но прикурить не успевает. Машина заводится, взбрыкивается, хрипит, даже не простужено, а предсмертно, испускает черный дым (бензин, октановое число 98, куча монет за галлон), под капотом вообще творится что-то невразумительное - праздничный салют в ограниченном пространстве, из-за чего железку под стариком и паршивцем начинает корежить, мять, из щелей выползают огненные змейки, скатывающиеся в шары, выруливающие на шоссе и на высокой скорости уходящие в бесконечность.
За этим действом я теряю контроль за уродами, но они обнаруживаются где-то за моей спиной.
- Проклятье, - сипит старик вонючим дымком. - Я, кажется, и сам понимаю кто она. Эх, не повезло нам.
- Кто? Кто она? - проявляется маленький паршивец и мне живо представляется эта колоритная парочка. Отрываю глаза от агонизирующего "Исследователя" - так и есть, стоит святое семейство чуть ли не в обнимку, глаза по плошке, разве что штаны не мокрые.
- Писать хочу, - объявляет паршивец, не дождавшись ответа.
Сейчас, все бросим и побежим тебе штаны снимать, протягивается вторая злорадная ниточка. Старик тушит дрожащей рукой сигарету о красный "мустанг" и выражается в том ядовитом смысле, что, мол, все бросим... От такой остолбеняющей грубости маленький паршивец начинает выдавливать из себя слезы, но я поворачиваюсь к своей машине. Если бы не старик и паршивец, то можно было вздрогнуть - Сандра уже покинула "Исследователь" и стояла передо мной. Черный силуэт с бледным лицом и яркими, искусственными пятнами румянца на скулах. Левая рука вновь на талии, лицо в профиль, правая рука вертит серебряный "Зиппо", случайно бросающий зайчики в глаза. Теперь я чувствую ее запах - запах вымытого тела, розовой воды, голубоватой пены, покойных часов безделья, а не энергичной помойки под банальным душем.
- Так, - говорит Сандра. - Все-таки придется подвезти...
Какая-то непонятная нам задумчивость прорисовывается в изгибе губ и тонкие тени морщинок намеками всплывают под поверхностью кожи. Словно само время сдувает пыльцу красоты, даже, точнее, не красоты, а милости, той самой милости непонятно по какой причине сердечных женщин. Мир построен справедливо - на сто стерв встречается одна вот такая.
- А то мы этого не знали, - ядовито разряжается старик. - Мы еще надеялись, что этот "мастодонт" умеет летать.
- Зря ты так, - неожиданно встает на мою сторону мальчишка. - Она хоть и не блондинка, но искренне хотела помочь.
- Знаю, что не блондинка, - смирнеет старик. - Я, маленький паршивец, отсутствие крючков и петель на полметра вглубь чую. По мне, так ты хоть покрасься, хоть побрейся, а натура крючколовская или мустанговая только ярче выпрет.
Паршивец вздыхает, умоляюще смотрит на меня, но старик склонен пофилософствовать.
- Я еще в те времена, когда за нас крепко взялись, почему процветал? Потому что всегда безошибочно отделял мустангов от рабочих лошадок. Бывало зайдешь в контору и нечто щелкает в голове, как будто кнутом работают. Глаза у всех пустые, смирные, но этих крючколовов определяешь по запаху. Запах у них другой. Так вот, с ними вообще лучше не связываться. Хотя некоторые и говорят, что без такой езды и оператор не оператор. Но по мне лучше спокойная и длинная жизнь, чем буйство и транквилизаторы.