Незнакомец смотрит на свои мешки, из которых текут багровые лужицы, и снова хихикает: подбородок запрокинут, шея вытянута.
У Самарии холодеет под сердцем, она отступает и спотыкается о ступеньку, едва не падает. Багровые ручейки из мешков вопреки всем законам тверди текут не в озеро, а вверх, к ее ногам.
– Ты же не такая хрупкая?
Зубы мужчины начинают расти, вытягиваются, словно гигантские лезвия. Кровавые ручейки оплетают ноги Самарии. Желтые резцы заполняют все пространство и скребут, скрипят, царапают по камням лестницы.
Самария открывает рот, чтобы закричать…
***
– Лиз, я даже ложкой двинуть не могу, все суставы болят. Как старуха, – Самария посмотрела на золотое блюдце и в кривом отражении увидела, как ее собственное лицо, теперь чахло-желтое, с шелушащейся кожей, исказилось от боли.
За окном обеденной залы – мутным, покрытым сеточкой струек – терзал землю нескончаемый дождь. Убаюкивал дробным перестуком капель, превращал в грязный поток. Конца ему не было.
– Вы заболели, госпо… – долговязая кормилица закашлялась. Она и сама выглядела не лучше: подурнела, осунулась и то и дело вздрагивала. – Полежите и поправитесь.
– Отстань. Не хочу я лежать.
Камин не зажигали третий или четвёртый день, и Самария, – высохшая, удивительно отощавшая за последнюю неделю, – тщетно заворачивалась в одеяло. Холод, казалось, поселился внутри.
– Почтового голубя не было?
– Нет, Ваше величество.
Неловкими пальцами Самария достала из кармана платья последнее письмо – уже замятое и зачитанное ею до неприличия. Снова вгляделась в прямые, как полозья, строчки.
«Матушка, я жду вас. Знаю, вы и сами рады бы прокатиться в горы. Здесь, в конце концов, свежий воздух, хвойные леса… здоровью полезно, а глазу приятно.
Впрочем, спешу сказать, что открыл одну мистическую и пугающую закономерность…
Нет, начну не с нее. Вчера я уговорил работника исторического общества Арканвича отвести меня в Чистилище (так называется самый нижний уровень в тюрьме, где и приводились в исполнение большинство приговоров).
В жизни не встречал столь жуткого места. Одна лестница чего стоит – всего двенадцать ступеней, но из-за этих каменных лиц с пустыми глазами; из-за темноты и тесноты; из-за душного и спертого воздуха, наконец, – спуск казался мне бесконечным. Внизу – орудия пыток и лишения жизни (не чета своим собратьям на верхних уровнях) и запутанная система для оттока телесных жидкостей. Все время, пока был там, я принюхивался, боясь и одновременно желая почувствовать запах смерти, несомненно пропитавший за века эти стены. И знаете, кажется, я его уловил, – меня затошнило, и до вечера невыносимо раскалывалась голова.
Тем хуже мне стало, когда ночью я читал доклад начальника тюрьмы. Речь идет о камере шестьдесят семь. Вроде бы обычная – я, помнится, не раз проходил мимо неё во время посещений исторического общества – но никто из постояльцев 67-й не был казнен. Все эти несчастные покончили с собой.
Повстанцы, насильники, убийцы. К приятному удивлению, оказался там и Армин Дамер. По иронии судьбы этот мерзкий каннибал проглотил собственный язык за пять часов до казни.
К несчастью, попадались там и хорошие люди, обычные заблудшие души. Особенно мне было жаль одну девушку – Марию Джейн Келли. Да, она убила мужа, но, если верить газете, ее супруг был порядочной гадиной и смерть заслужил. Марию, конечно, приговорили к смерти, а накануне – Вы уже догадались? – она повесилась. Пишут, перед смертью Мария пела, и с тех пор ее голос иногда слышат в этом крыле здания.
И так все заключенные из 67-й камеры. Меня страх пробирает до самой макушки, когда думаю об этом.
Пойду на озеро – искупаюсь, пока тепло. Надо развеяться, а то не по себе от этих кошмаров.
Повторюсь, что жду вас. Вразумите меня речами о скорой женитьбе на какой-нибудь пухленькой герцогине. Ваш любящий сын».
– Негодник, – Самария улыбнулась и отложила письмо.
Она взяла яйцо и неловко перебросила из одной руки в другую.
– «Яичко-яичко, скок-скок, и ты – птичка», – бесцветно, но красиво продекламировала королева. – Смотри, Лиз. Смотри, как я уме…
Яйцо выскользнуло и, цокнув об столешницу, грохнулось на пол.
– Ох, нет. Лиз, зови стражу, одной мне тут не справиться, – Самария развела руками. – Ах, да, у меня нет стражи. Ни стражи, ни придворных – даже яйца теперь нет.
– Сварю другое, Ваше величество, – служанка устало поднялась.
– Побойся Бога. С двумя мне не совладать.
Королева почистила те остатки, что удалось собрать, немного откусила и застонала от боли.