Наконец додумать идею революции опять-таки помогла Мелье не раз заглядывавшая и в эту бездну хоть одним глазом вольная мысль XVII века.
Вот, например, цитируемое Мелье обобщение и предвидение, принадлежащие любимому им автору книги «Дух Мазарини». Описывая отчаянное положение Французского королевства, этот автор весьма вольно предостерегал Людовика XIV: пусть он не начинает новых войн, пусть не тиранит более свой бедный народ, пусть предоставит всем почетную свободу, — «иначе придется ожидать великих революций в его королевстве» Особенно притесняемое, нищее, презираемое сословие во Франции, как показывает этот автор, — крестьяне; «эти притеснения заставляют их желать революции в способе управления, в надежде, что их положение станет лучше».
Если мысль об опасности революции отдаленно маячит уже в «Политическом завещании» Ришелье, то щедрый комментарий к ней Мелье нашел в другой своей любимой книге — «Благо Европы в 1694 году». Полагая, что Ришелье намеревался перестроить Французскую монархию по образцу Оттоманской, как самой устойчивой и не перестававшей расширяться, автор замечал, что, с другой стороны, Ришелье и опасался, как бы не получились «слишком опасные крайности, могущие привести к революции». И эти слова процитировал внимательный Мелье. Как отбивают косу, каждый удар чужой мысли оттачивал его собственную.
Но, пожалуй, больше всего мыслей, близких своим и по этому вопросу, он повстречал все у того же глубоко ему чуждого архиепископа Камбрэйского Фенелона. В личине мудрого Ментора тот провез дофина в образе Телемака по многим вымышленным странам выдуманной древности. Главная задача этого путешествия — показать дофину все вообразимые обстоятельства, приводящие к крушению государств, в утере государями своих престолов Долг воспитателя наследника французского престола Фенелон видел в том, чтоб со всей откровенностью рассказать ему об искусстве политики. Все случаи падения государств, которые довелось наблюдать Телемаку во время странствий и которые комментировал ему неотлучный Ментор, в самом конечном счете сводятся к тому, что государей свергают подданные.
Льстецы вроде Ришелье говорят королям: «Если вы сделаете население вполне довольным, оно перестанет работать, зазнается, потеряет покорность и будет всегда готово поднять восстание, только нищета и слабость делают людей податливыми». На это Ментор отвечает, какая дикая политика! Источником мятежей являются честолюбие вельмож, обилие больших и малых паразитов, жестокосердие и надменность королей, неспособных уследить за назреванием смут. Вот, говорит Ментор, причины отчаяния притесняемых народов, причины их восстаний, а вовсе не то, что вы позволите земледельцам мирно есть хлеб свой, добытый в поте лица. Когда народ отягощен невыносимыми вымогательствами жадных и гордых правителей, всегда можно опасаться восстания.
Кстати, для полного контраста Фенелону и потребовалось придумать примеры таких счастливых стран, где правителям нечего было бы трепетать перед революцией, так как у народа нет ни малейших причин для недовольства — Саленту и Бетику. Чистое логическое упражнение родило социальную утопию как альтернативу свержения власти. Мелье внимательно вчитался и в то и в другое.
Но собственная мысль Мелье рвется дальше неустрашимо и прямолинейно. Почему же нет народной революции? Почему еще не свергает она тиранов? Что мешает?
Непосредственное, ближайшее, ужаснейшее препятствие Мелье указывает на первых же страницах «Завещания» и опять, опять до самых последних страниц обдумывает, разбирает, старается убрать его. Это разобщенность народа, раскол его, распри, взаимное недоверие. А условие победы — во что бы то ни стало выступить всем сообща. Например, так дружно и так единодушно, как некогда швейцарцы или голландцы.
«Вас губит в этих случаях то, — объясняет Мелье простому люду Франции, — что вы друг друга обессиливаете, выступая друг против друга в таких обстоятельствах, в каких швейцарцы и голландцы действовали сообща. Вы разобщены, вместо того чтобы, как они, бороться дружно за одно дело».
Эта мысль о единении и сплочении народа как первом условии революции глубоко овладела умом Мелье. Он, видимо, много ее обдумывал. Это он должен во что бы то ни стало объяснить и внушить своим посмертным слушателям и читателям. Если у вас мужественное сердце и если вы желаете освободиться от своих зол, то стряхните с себя окончательно иго тех, кто вас угнетает! По дружному соглашению стряхните с себя иго тирании и суеверия! С общего согласия отвергните всех тиранов, попов, монахов! Ваше освобождение будет зависеть только от вас, если вы сумеете все столковаться друг с другом. Ведь подумайте, есть у вас и средства и силы, чтобы освободиться и, если захотите, самих своих тиранов превратить в рабов. Ибо ваши тираны, хоть кажутся могущественными и страшными, не могут иметь власти над вами без вас самих: все их величие, богатство, могущество, все их силы — только от вас. Ваши дети, родственники, товарищи и друзья служат им и в армии и в гражданских должностях. Что могли бы тираны сделать без них, следовательно, без вас? Они пользуются вашими собственными силами против вас самих, чтобы всех, сколько вас есть, сделать своими рабами. Руками одних они уничтожают других, когда город или провинция пробуют стряхнуть их иго. Но тираны были бы быстро сметены, если бы все провинции, все города, весь народ сговорились между собой и пришли к единодушию в желании освободиться от рабства. Объединись же, народ, если есть у тебя здравый ум! Объединитесь все, если есть у вас мужество освободиться от своих общих страданий!
Приметим попутно, что и тут снова одна субстанция, но как бы разорвавшаяся и противостоящая сама себе: у власти, обращенной против подданных, нет иной силы, кроме силы самих подданных. Следовательно, она опирается на их раскол.
Что же разобщает, разъединяет народ? Все, все от специальных уловок правителей до самих условий жизни, основанной на частной собственности. Мелье исследует эти приемы и эти причины.
Вот, например, споры, вот, например, смуты и рознь в любом приходе по поводу раскладки всяческих поборов. Мелье говорит о вещах, близко ему знакомых: люди ссорятся, враждуют, спорят, каждый жалуется, что чрезмерно обложен сравнительно с соседом, который, мол, богаче его, а платить будет, пожалуй, меньше его. И когда они так осыпают друг друга тысячей упреков и проклятий, им не приходит в голову объединиться и общими усилиями пойти против короля и его министров, стряхнуть их иго. Ведь здесь и лежит источник их смут и взаимной вражды. Но они скорее готовы передушить друг друга.
Частная собственность породила не только столкновения всех личных интересов, но и весь строй жизни, разобщающий людей. В будущих коммунах, говорит Мелье, все дети получали бы одинаковое воспитание, поэтому легко было бы заставить их хотеть одного и тою же добра, сделать их всех способными с пользой служить своему отечеству. Это было бы очень благотворно для общества. Тогда они смогут беззаветно и единодушно стремиться к общему благу. Но это будет после революции. А сейчас разнородное воспитание, образование и образ жизни вызывают в людях чувство отчуждения; создают различия в характерах, мнениях, настроениях. Соответственно люди не могут мирно ужиться, между ними раздоры, не могут они единодушно стремиться к общему благу.
Столько подчинения и зависимости между людьми, столько зависти и коварства даже среди самых близких родственников, что один не может положиться на другого. Кажется, что невозможно что бы то ни было. Предпринять, не подвергаясь опасности быть кем-нибудь преданным, открытым. В таком чреватом последствиями деле, как попытка добиться преобразования столь дурного правительства, не безопасно довериться даже другу, даже брату
И в этих словах Мелье как будто слышится отголосок его личного опыта. Пробовал ли он открыться? Искал ли кому довериться? Иными словами, пытался ли начать хоть с малого, или возносил свой голос лишь в целом к огромному, отвлеченному народу?