Как видим, опять проявляется на редкость симметричная и закономерная структура истории научной мысли. Вот такими двойными всплесками все и идет в истории с приблизительно равными интервалами. Мы привели достаточно аргументов для того, чтобы признать, что эти равно расположенные во времени пики активности не являются последствиями каких-то изменений общества или характера жизни. Наоборот, если наложить на них подобный график исторических изменений общества, то они всегда будут запаздывать по отношению к нашим пикам, или наоборот никак не совпадать. Однако, зная маниакальную потребность нашего сознания искать причины не вверху, а где-то внизу, надо попробовать еще с помощью нескольких аргументов убедить себя в том, что знания даются Им, а не порождаются нашими головами.
Для начала дадим слово самим ученым, которые, как мы предполагали обсудить, не всегда сами понимают того, что они открывают. Например, Резерфорд называл теорию относительности "спекулятивной". Ленард назвал ту же теорию "математической стряпней". Основатель физической химии Нернст вообще называл теорию относительности философией, или на крайний случай, неким видом "неточной" науки. А что отвечал Эйнштейн? А он говорил, в общем-то, то же самое, предваряя свою теорию замечанием о том, что до конца не исключает эфира и сам не может объяснить, что именно выводит его теория. Но поднялась такая шумиха в прессе, что уже было поздно. Эйнштейн был, несомненно, лично сам честен, но его уже никто не спрашивал. Здесь важнее всего то, что каким-то образом в ученом мире вообще возможен данный нонсенс - никто ничего не понимает, экспериментально все опровергается, но все отстаивается до последнего административно-чиновничьего патрона. А еще важнее то, что если, как показывает практика, бюрократы от науки кричат "Ура!", то это обязательно лажа. А если наоборот, то - наоборот. Теория относительности - просто самый наглядный пример.
Гораздо больше примеров обратного порядка вещей. Например, Парижская медицинская академия в свое время просто высмеяла Луи Пастера, когда он вынес на ее суд теорию передачи болезней микробами. Некоторые реплики лучших умов академии были настолько оскорбительны, что Пастер из-за этого даже стрелялся на дуэли.
Майер, когда выступил с идеей закона сохранения и превращения энергии, подвергся вообще возмущенному насилию со стороны научного мира. Сначала над ним издевались и смеялись так, что он, не верящий в дуэли, выбросился из окна. После этого по настоянию его коллег он был отправлен в психиатрическую больницу, где его целый год держали в смирительном кресле (вариант орудия пытки), и ласковый врач периодически задавал ему один и тот же вопрос - считает ли он по-прежнему, что энергию можно мерить на килограммы? Прикинув все "за" и "против" своего положения, Майер счел за лучшее отречься от своего закона и был с похвалой выпущен из клиники. Дело было в середине 19 века…
Ньютон в течение 25 лет после смерти Роберта Гука, которого ненавидел всей своей душой за любовь к служанкам и дамам более высокого положения, боролся с теорией упругости и с самой идеей возможности расчета конструкций, на чем настаивал любвеобильный до постоянной упругости Гук.
Когда Томас Юнг в продолжение дела Гука вывел в 1807 году модуль жесткости, то вот как ответил ему на опубликование принципов расчета модуля ученый свет: "Хотя их светлости (члены Королевского Адмиралтейства) весьма уважают науку и очень ценят Вашу статью, она слишком учена …, короче, она непонятна". Мирное признание. Обошлось без дуэлей и психиатрических палат. Вежливая самокритика спасла.
Но не только бюрократы из академий и министерств проявляли умную тупость (что им по званию и положено), даже сами ученые не понимают порой друг-друга.
Фейнман готов был биться об заклад на что угодно в том, что квантовую теорию не понимает ни один человек в мире, включая и ее создателей. Эйнштейн постоянно сетовал на то, что ни он сам не может понять, и никто не может ему объяснить смысла принципа дополнительности Нильса Бора. Галилей поначалу называл гелиоцентрическую Систему Коперника "чистейшей глупостью", а выводы Кеплера о влиянии Луны на приливы - "ребячеством". Декарт и Гюйгенс до конца своих дней так и не приняли гравитации.
Таблицу Менделеева критиковали в один голос два разноголосых великих шведа Нильсон и Петерсон, которые утверждали, что в ее содержании не выражено никакого закона, а просто видна какая-то ни к чему не обязывающая регулярность. Еще одна могучая фигура того времени, немец Бунзен, назвал периодическую таблицу игрой в цифры. Он же публично обещал настрогать таких таблиц еще дюжину, если захочет. Наверное, не захотел. Еще более маститый Оствальд также высказался вполне категорично о менделеевской таблице, как не о носителе периодического закона, а как об иллюстрации некоего частного правила. Даже русский большой химик того времени Зимин не пожелал выслушать объяснений коллеги и также в манере сжигателя ведьм отрицательно отзывался об одном из величайших открытий непосредственно своего времени.
Да и сам Менделеев был не лучше, потому что когда голландец Вант-Гофф выдвинул концепцию геометричности молекул, он против этого резко возражал. Но, все же не в такой форме, как Кольбе, который ехидно заявил, что Вант-Гофф наверное плохо учился в своей время, чем и только чем (недостатком образования Вант-Гоффа) он объясняет появление столь дикой идеи.
С одной стороны ссылаться на непонимание окружающими актуальных для них открытий при отстаивании нашего взгляда ниспосланности Им знаний в нужное Ему время и в нужном Ему объеме, вроде бы и не совсем правильно. Мало ли кто не понимает кого! Но, давайте, обратим внимание на то, что не понимают именно те люди, которые ближе всех стоят к открытию по роду деятельности, и которые должны были бы эти открытия понимать и принимать как долгожданные, если бы этим открытиям предшествовала некая потребность, которая действовала бы своими факторами не только на первооткрывателя, но и на всех остальных соучастников труда, как на потенциальных открывателей того же самого. Значит - нет такой материальной предпосылки открытиям, которые делали бы готовыми к ним даже непосредственно самых подготовленных членов научного общества. Значит - все опять приходит сверху.
А может быть, это касается только завистливых коллег и окаменевших членов академических советов? Может быть, сами открыватели законов и явлений всегда понимают, что они делают? Увы. Очень часто они совсем не понимают того, что они делают. Макс Борн, прародитель компьютеров (автор квантовой механики), раздумчиво высказался по этому поводу: "Хоть я и влюблен в науку, меня не покидает чувство, что ход развития естественных наук настолько противоречит всей истории, что наша цивилизация просто не в состоянии сжиться с этим процессом". Вывод сомнителен, но его предпосылка абсолютно верна. Еще более откровенно в этом смысле звучит фраза Фрэнсиса Крика (создавшего вместе с Дж. Уотсоном модель ДНК в виде двойной спирали), который однажды обезоруживающе сказал: "В процессе научного творчества мы сами не знаем, что мы делаем". Так оно, похоже, и есть. Тот же самый Ньютон вот так сказал насчет обнаруженной им силе всемирного тяготения: "Это мне кажется столь большим абсурдом, что я не представляю себе, чтобы кто-либо, способный здраво мыслить в философии, мог к этому прийти". Разве такая научная деятельность не похожа на пророческую, во время которой Слово Бога воспринимается и передается, но потом не принимается самим пророком или вызывает у него чувство разочарования?
Голландец Лоренц, создав ту самую непонятную Эйнштейну квантовую теорию, стал заниматься квантовой механикой. От теории пошел к практике. Чем больше он это делал, тем меньше ему становилась понятной его же собственная квантовая теория, и в 1924 году в его дневнике появилась страшная запись: "Жалею только, что я не умер пять лет тому назад, когда все еще представлялось ясным". Интересное дело - человек создал теорию, которую чем дальше изучает, тем меньше же сам в ней и понимает. Так создал он ее или получил для передачи в пользование другим?