Похоже, для того чтобы не признавать Сотворения, существует только психологический барьер, а никак не логический. Мы же не видим смысла, чтобы вот так напрягаться. Для нас вполне очевидно, что когда чего-то не было совсем, а потом появилось из ниоткуда в готовом виде, то это Сотворение.
Итак, мы пришли к выводу, что как минимум клетка уж точно была создана Творцом. А как насчет всего остального? Развилось оно из неслучайной клетки случайным образом или же тоже было сотворено в качестве определенных комбинаций этих клеток? Казалось бы, вопрос несущественный. Какая, в принципе, разница — создано все вокруг Богом до мельчайших деталей, или Он создал жизнь только в виде клетки, этакой первичной жизни, а дальше все пошло эволюционным путем? Разница принципиальная. Если нас создала эволюция, то это процесс тоже случайный и бесцельный, а тогда — см. приоритет презумпции Сотворения. Следовательно, эволюция нас не устраивает. У многих сейчас пробежал холодок разочарования: ну вот, был серьезный разговор, а теперь пойдут бредовые фантазии, потому что как можно замахиваться на Ее Величество эволюцию?! Мы пока не знаем, как можно, но понимаем, что нужно. Если клетка — дитя Бога, а мы — дети ее случайных комбинаций, то дальше нам вообще не о чем разговаривать. Тогда все, что происходит с клеткой, — нас не касается. Она главнее. Об этом нам говорит теория эволюции всего живого. И мы должны скрестить с ней шпаги за самих себя прежде всего, а не против нее как теории, тоже, кстати, неопровержимо не доказанной, но неопровержимо принятой в качестве истинной.
А если не подходить к эволюции так жестко? Если считать ее не случайным, саморазвивающимся процессом, а процессом, проходящим под постоянным контролем Создателя? Так сказать, биологическим механизмом Сотворения? На этом можно было бы заключить компромисс со сторонниками эволюционной теории. До клетки, включая и саму клетку, — наше, а после клетки — ваше. Что мы теряем? Мы опять теряем все. Если признать эволюцию, то мы сами пусть и не случайный вид, но, возможно, и не последний. Тогда мы должны допустить, что за нами может последовать другой вид, абсолютно непохожий на нас, как мы не похожи на свиней, и мы, возможно, просто станем питательной средой этому будущему виду, как свинина, по сути, стала всего лишь питательной средой для нас. Тогда мы застынем в вечном вопросе: есть ли смысл всему, что мы делаем, или надо подождать, не появится ли что-нибудь еще, которое своим появлением переместит нас с высшей формы жизни в формы низшие или поддерживающие форму высшую. Нам просто необходимо взяться за эволюцию как следует, хотим мы этого или не хотим, ибо иначе — дамоклов меч нашей вероятной ценности только как перспективного мясопродукта. Бой на уничтожение. Пленных не будет. Или она нас окончательно, или мы ее — окончательно. Оружие у нас будет прежнее — вопросы.
Первый вопрос самый банальный и традиционный: почему эволюция не продолжается? Если в ее основе лежит механизм приспособления живых форм жизни к окружающим обстоятельствам, то почему механизм сломался? Так ли уж все вокруг окончательно приспособилось к окружающей действительности? Что-то не видно.
Разве птица научилась плавать и добывать себе в воде вкусную рыбу? Она, бедная, только смотрит на нее со стороны, облизываясь, а чтобы не умереть с голоду, бросается, рискуя здоровьем, головой вниз, чтобы перекусить, при известной удаче, зазевавшейся больной или хилой рыбешкой. Разве рыба научилась летать и лакомиться комарами и стрекозами? Она на них так же только смотрит печально и многообещающе, но ее призывы оставляют мошкару равнодушной, а рыбу — голодной. Разве у любого вида животного не осталось ничего в окружающем мире, что постоянно не угрожало бы его жизни? Чего же эти виды не приспосабливаются? Зачем жираф не приспособился так спать, чтобы во сне его не пожирали гиены? По своей неуклюжести, даже без нападения врагов, он может подняться из спящего лежачего положения с помощью сложных манипуляций телом в течение аж 2—3 минут, и это будет рекорд его скорости. В присутствии хищников это напоминает просто самоубийственный танец. Зачем акула не научилась дышать, как все рыбы, чтобы иметь возможность всласть поспать на припеке? Для того чтобы дышать, акуле необходимо постоянно двигаться, потому что у нее нет воздушного пузыря. Если она остановится, то задохнется, а если не остановится, то не заснет. Так и живет — разгоняется и спит, пока тело по инерции движется и вода проходит через жабры. Может быть, именно этот образ жизни так портит ее нрав?
Даже человек от простого солнечного удара внутри себя не выработал никакого защитного механизма, не говоря уже обо всем остальном, что его подстерегает — переохлаждение, стрессы, аллергия, магнитные бури, хищники, ядовитые змеи, кровососы-насекомые и многое другое. Разве не достаточно стимулов, чтобы приспосабливаться и дальше? И вообще — процессу приспособления не было бы конца, поскольку всегда останется что-то, что доставляет неудобства. Однако мы не наблюдаем вокруг никаких эволюционных процессов, все остается таким, каким оно было всегда на памяти человечества и по свидетельству раскопок.
Если эволюция не происходит «сейчас», то не должно быть оснований утверждать, что она происходила «когда-то». Почему мы должны верить этому на слово? А эволюционисты считают наоборот. Они говорят, что надо признавать то, чему нет ни одного примера ни в истории человечества, ни в окружающей его природе!
Более того, в самом механизме приспособления, который они поместили на своем флаге, заложено условие, полностью исключающее эволюцию. Если такой механизм существует, то за каким рожном рыбе вообще лезть из воды на смертельную сушу и превращаться там в сомнительное земноводное? Едва она, болезная, попробует это сделать, как тут же должен сработать этот механизм приспособления, и наделить ее, неразумную, такими способностями, чтобы она эту убивающую сушу за версту чуяла и даже случайно ночью туда не попала! При первой же попытке это сделать должен последовать окрик механизма приспособления: «Стой, дура! Там ты помрешь за полчаса в некрасивых конвульсиях! Вот тебе органы чувств, реагирующие на опасную безводную среду, и чтобы я тебя возле нее больше и близко никогда не видел. Я тебя научу приспосабливаться! Я тебе покажу — подыхать по глупости и пустому любопытству! Ишь чего выдумала!» А ведь эволюция утверждает, что и птица появилась именно из рыбы, дескать, перья — это измененная чешуя! Ну, не чешуя ли?
Где был механизм приспособления, если первые рыбы миллионами гибли от удушья, пока в некоторых из них каким-то образом не произошли изменения, позволяющие слегка на суше задержаться и далее, более длительно побившись в конвульсиях, опять погибнуть? Чем медленная смерть была предпочтительнее почти мгновенной, чтобы выгодно закрепить такое поведение рыб в поколениях? Это касается не только рыб, но и всех других видов. Любой переход из вида в вид требовал бы огромного риска в поведении, который должен был бы всегда отменяться наследственностью как опасный и не сохраняться как перспективный и оптимальный.
Зачем первые клетки полезли из естественной для себя среды обитания в абсолютно для них убийственную? Где здесь приспособление? Они что, знали, что через миллион лет им там будет лучше, и они смогут посещать по абонементу ночные клубы? Если бы существовал механизм приспособления, то первые клетки должны были бы его, наоборот, превозмогать, чтобы создавать нетрадиционные для себя формы жизни. Этот механизм стал бы первым и абсолютным тормозом для любых видоизменений.