— Сам господь бог послал его нам! — воскликнула старая дева.
В эту минуту из гостей возвратились г-н и г-жа Тюилье.
Пять дней спустя, в начале апреля, в газете «Монитер» было опубликовано извещение, приглашавшее жителей принять двадцатого апреля участие в избрании члена муниципального совета. Такие же извещения были расклеены на стенах зданий. Вот уже месяц, как пришло к власти правительство, получившее наименование «Министерства первого марта»[71]. Бригитта пребывала в отличнейшем настроении, она убедилась в справедливости утверждений Теодоза. Папаша Шаффару осмотрел дом сверху донизу и признал его шедевром зодчества: бедняга Грендо, архитектор, тесно связанный с нотариусом и Клапароном, полагал, что старается для своей пользы; дядюшка г-жи дю Брюэль, решив, будто он действует в интересах своей племянницы, заявил, что с тридцатью тысячами франков он закончит дом. Поэтому уже целую неделю Бригитта смотрела на ла Перада как на божество; с простодушным цинизмом она всячески доказывала ему, что нельзя упускать состояние, которое само плывет в руки.
— Ну что ж, — говорила она адвокату, увлекая его в глубь сада, — если тут и есть небольшой грех, вы позднее покаетесь в нем своему исповеднику...
— Послушай, дружище! — воскликнул подошедший Тюилье, — какого черта ты колеблешься, ведь речь идет о твоих будущих родственниках...
— Я, конечно, решусь на это, — отвечал ла Перад взволнованным голосом, — но поставлю вам определенные условия. Я не хочу, чтобы мое стремление жениться на Селесте приписывали жадности и алчности... Если уж мне суждено испытывать из-за вас угрызения совести, постарайтесь по крайней мере, чтобы в глазах посторонних я оставался таким, каков я есть. Старина Тюилье, ты запишешь дом, который я тебе добуду, на имя Селесты, но без права пользования доходами.
— Это справедливо...
— Я не желаю, чтобы вы тратились, — продолжал Теодоз, — и пусть милая тетушка помнит об этом при подписании брачного договора. Все наличные деньги, которые у вас останутся, поместите в государственные бумаги и приобретите их на имя госпожи Тюилье, пусть она делает с ними что угодно. Я хочу, чтобы мы жили одной семьей; если я буду спокоен за свое будущее, то уж поверьте, сумею составить себе состояние!
— Это мне по душе! — вскричал Тюилье. — Вот речи порядочного человека.
— Позвольте мне запечатлеть на вашем лбу поцелуй, дитя мое, — сказала старая дева. — Но так как приданое все-таки необходимо, то мы дадим за Селестой шестьдесят тысяч франков.
— Они пойдут ей на наряды, — сказал ла Перад.
— Мы все трое — люди чести, — заявил Тюилье. — Все сказано, вы поможете нам довести до конца дело с домом, потом мы совместно напишем мой политический труд, и вы добьетесь моего награждения орденом...
— Это так же надежно, как то, что к первому мая вы будете муниципальным советником! Но только, мой добрый друг, и вы, милая тетушка, храните наш договор в глубочайшей тайне и не обращайте внимания на клевету, жертвой которой я сделаюсь, как только те, которых я оставлю в дураках, обрушатся на меня... Ведь я, должен вас заранее предупредить, прослыву и проходимцем, и плутом, и опасным человеком, и иезуитом, и честолюбцем, и ловцом состояний... Сумеете ли вы сохранить спокойствие перед лицом подобных обвинений?
— Ни о чем не тревожьтесь, — ответила Бригитта.
С этого дня Тюилье сделался добрым другом. Так называл его Теодоз, причем голос его выражал столько оттенков нежности и любви, что Флавия только диву давалась. Но слова «милая тетушка», так ласкавшие слух Бригитты, произносились лишь в семейном кругу Тюилье и только иногда — в присутствии Флавии; при посторонних Теодоз лишь изредка нашептывал их на ухо Бригитте. Деятельность, которую развили Теодоз, Дюток, Серизе, Барбе, Метивье, Минары, Фельоны, Лодижуа, Кольвиль, Прон, Барниоль и все их друзья, была поистине беспримерной. Люди и видные и малозаметные приложили руку к делу. Кадене завербовал в своем квартале тридцать голосов, причем за семерых избирателей, не знавших грамоты, он собственноручно заполнил бюллетени. Тридцатого апреля Тюилье был избран членом генерального совета департамента Сены подавляющим большинством голосов: лишь шестьдесят человек не голосовали за него. Первого мая Тюилье вместе с другими членами муниципалитета отправился в Тюильри поздравить короля с днем рождения; он возвратился оттуда сияющий. Подумать только: он вступил во дворец вслед за Минаром!
Десять дней спустя желтые афиши возвестили о продаже пресловутого дома, стоимость которого была определена в семьдесят пять тысяч франков; торги должны были состояться в конце июля. В связи с этим между Клапароном и Серизе произошла беседа, в ходе которой Серизе пообещал Клапарону, разумеется, на словах, сумму в пятнадцать тысяч франков, если тот сумеет добиться, чтобы нотариус пропустил срок, когда можно повысить цену на дом. Мадемуазель Тюилье, предупрежденная Теодозом, полностью примкнула к этому тайному соглашению, поняв, что необходимо заплатить участникам низкого заговора. Деньги Серизе должен был передать достойный адвокат. Глубокой ночью Клапарон встретился на площади Обсерватуар со своим сообщником — нотариусом, чья контора по решению дисциплинарной палаты парижских нотариусов была уже назначена к продаже, но пока еще оставалась непроданной.
Этот нотариус, молодой человек, преемник Леопольда Аннекена, задумал обогатиться с головокружительной быстротой: он еще не потерял надежду на лучшее будущее и принимал все меры, чтобы его обеспечить. В этих видах он решил купить за десять тысяч франков возможность выйти незапятнанным из грязной аферы: деньги он обещал вручить Клапарону только после того, как фиктивный владелец дома подпишет дарственную на его, нотариуса, имя. Молодой человек знал, что сумма эта представляет собою весь капитал Клапарона, который должен послужить бедняге средством поправить дела; поэтому он был уверен в своем сообщнике.
— Кто еще в Париже способен заплатить мне такую огромную сумму в качестве комиссионного вознаграждения? — сказал Клапарон нотариусу. — Так что спите себе спокойно. Я подыщу на роль подставного лица человека порядочного, но недалекого, которому и в голову не придет подложить нам свинью. У меня на примете один отставной чиновник, вы ему дадите деньги для уплаты за дом, а он подпишет дарственную на ваше имя.
Когда стало ясно, что нотариус заплатит Клапарону не больше десяти тысяч, Серизе предложил своему бывшему компаньону двенадцать тысяч, потребовав с Теодоза пятнадцать; однако про себя Серизе решил, что Клапарону хватит и трех тысяч. Беседы, происходившие между этими четырьмя людьми, были сдобрены прекраснодушными словами о высоких чувствах и неподкупной честности, заверениями в том, что те, кому суждено заниматься общими делами, должны помогать друг другу. Пока происходила вся эта подспудная деятельность в интересах Тюилье, которому Теодоз обо всем рассказывал, подчеркивая свое глубочайшее отвращение к столь низким интригам, оба приятеля обдумывали будущий великий труд доброго друга; мало-помалу член генерального совета департамента Сены проникся убеждением, что он никогда ничего бы не достиг без помощи гениального человека, чей ум приводил его в восхищение и чьи таланты поражали его. С каждым днем в душе Тюилье росло желание сделать Теодоза своим зятем. Поэтому начиная с мая месяца адвокат не реже четырех раз в неделю обедал в обществе своего доброго друга.
В эту пору Теодоз полновластно царил в семействе Тюилье, все друзья дома отзывались о нем с похвалой. И вот почему. Фельоны, слыша комплименты по адресу адвоката, на которые Бригитта и Тюилье не скупились, боялись вызвать неудовольствие этих важных особ, хотя комплименты порой казались им преувеличенными и неуместными. То же происходило и с Минарами. Впрочем, поведение ла Перада было безупречным, он обезоруживал самых подозрительных тем, что держал себя скромно и незаметно. В гостиной он не поднимал голоса, не вступал в разговоры, и Фельоны, как и Минары, решили, что Бригитта и Тюилье измерили и взвесили шансы Теодоза и нашли их слишком легковесными, а на него самого смотрели как на молодого человека, могущего при случае оказаться полезным.
71