По уже названной причине мы не осмеливаемся поверить, будто женщина, брошенная любовником, отыскивает ему замену hiс et nunc[118], однако этот разряд, естественно, менее многочислен, нежели предыдущий, и, по нашему убеждению, состав его не превышает двадцати пяти тысяч дам.
Итак, теперь, когда после всех вычетов у нас осталось восемьсот тысяч женщин[119], нам предстоит определить, многие ли из них покушаются на святость брака.
Кому бы не хотелось пребывать в уверенности, что эти дамы добродетельны все до единой? Разве не представляют они собою цвет страны? Разве не восхищают, не пленяют, не поражают все как одна красотой и юностью, разве не воплощают в себе жизнь и любовь? Вера в их добродетель – своего рода общественная религия, ибо они составляют украшение светских гостиных и славу Франции.
Следовательно, наша задача – выяснить, сколько в полученном миллионе[120] порядочных женщин и сколько – женщин добродетельных.
Две эти категории и способы их определения достойны отдельных глав, которые послужат приложением к главе, прочитанной вами только что.
Размышление III
О женщине порядочной
В предшествующем Размышлении мы показали, что во Франции имеется примерно миллион женщин, обладающих правом внушать страсть, которую светский человек может без стыда выставить напоказ или с удовольствием скрыть. Именно на этот миллион нам предстоит направить свет нашего Диогенова фонаря, дабы определить число порядочных женщин, живущих в нашем отечестве.
Для начала сделаем кое-какие отступления.
Двое стройных, хорошо одетых и обутых в превосходные сапоги юношей, чьи гибкие руки приводят на память «барышню» мостильщика улицы[121], встречаются однажды утром на бульваре, у входа в пассаж Панорам[122]. «А, это ты?» – «Да, дорогой мой, это я собственной персоной!» И оба принимаются смеяться с более или менее умным видом, смотря по характеру шутки, открывшей беседу.
Оглядев друг друга с придирчивым любопытством жандарма, держащего в памяти приметы преступника, убедившись в том, что перчатки и жилеты у обоих безупречны, а галстуки повязаны с должным изяществом и что удача их не покинула, они отправляются на прогулку, и, если встреча произошла у театра Варьете, можно быть уверенным, что, еще не дойдя до Фраскати[123], юноши зададут друг другу довольно-таки цинический вопрос, вольный перевод которого гласит: «Итак, кого мы сегодня берем в жены?»
Берут, как правило, всегда хорошеньких.
В лабиринте парижских улиц речи прохожего обрушиваются на всякого столичного пехотинца, словно пули в день битвы; кому не доводилось ловить на лету какое-нибудь из этих бесчисленных слов, замерзших в воздухе, как о том написано у Рабле?[124] Впрочем, большинство людей ходят по улицам Парижа так же, как едят и живут, – бездумно. На свете мало талантливых музыкантов, опытных физиогномистов, умеющих распознать, в каком ключе написаны эти разрозненные мелодии, какая страсть за ними скрывается. О эти блуждания по Парижу, сколько очарования и волшебства вносят они в жизнь! Фланировать – целая наука, фланирование услаждает взоры художника, как трапеза услаждает вкус гастронома. Гулять значит прозябать; фланировать значит жить. Юная и прелестная женщина, долгое время пожираемая глазами пылких прохожих, имеет больше прав на вознаграждение, чем хозяин харчевни, требовавший двадцать су с лиможца, чей открытый всем ветрам нос унюхал питательные ароматы[125]. Фланировать значит наслаждаться, запоминать острые слова, восхищаться величественными картинами несчастья, любви, радости, лестными или карикатурными портретами; это значит погружать взгляд в глубину тысячи сердец; для юноши фланировать значит всего желать и всем овладевать; для старца – жить жизнью юношей, проникаться их страстями. Так вот, возвращаясь к решительному вопросу, который наши герои задали друг другу, – каких только ответов на него не случалось услышать в Париже художнику-фланеру![126]
119
На самом деле из бальзаковских подсчетов следует, что их осталось семьсот семьдесят пять тысяч, но Бальзак и дальше исходит именно из этого числа (см. примеч. 77).
120
Точнее, в семистах семидесяти пяти тысячах (см. предыдущее примечание). Впрочем, Бальзак, произведя в этом Размышлении необходимые вычитания из миллиона «белых овечек», в дальнейшем все равно продолжает исходить из того, что этих дам в общей сложности миллион.
121
122
Пассаж Панорам отходит от Монмартрского бульвара; названием он обязан двум круглым зданиям для демонстрации видов, выстроенным на бульваре в 1800 году.
123
Театр Варьете располагался на Монмартрском бульваре рядом с панорамами (см. предыдущее примечание). Фраскати – игорный дом с рестораном, основанный в эпоху Директории на углу улицы Ришелье и Монмартрского бульвара, чуть западнее театра Варьете и панорам.
124
У Рабле (кн. IV, гл. 55–56) описано случившееся зимой «кровопролитное сражение», когда «замерзли в воздухе слова и крики мужчин и женщин, удары палиц, звон лат и сбруи, ржанье коней и все ужасы битвы»; когда зима кончилась, слова стали оттаивать и доходить до слуха.
125
Реминисценция из Рабле (кн. III, гл. 37). Су – мелкая монета, равнявшаяся 5 сантимам; ее упразднили после Французской революции в конце XVIII века, однако французы по старой памяти продолжали использовать ее в качестве счетной единицы и называли монету в один франк двадцатью су.
126
Умению читать по лицам и обрывкам разговоров биографию прохожих Бальзак учился, в частности, у Л. Стерна; ср. в его «Сентиментальном путешествии по Франции и Италии» (1768): «Нет тайны, столь способствующей прогрессу общительности, как овладение искусством этой стенографии, как уменье быстро переводить в ясные слова разнообразные взгляды и телодвижения со всеми их оттенками и рисунками. Лично я вследствие долгой привычки делаю это так механически, что, гуляя по лондонским улицам, всю дорогу занимаюсь таким переводом; не раз случалось мне, постояв немного возле кружка, где не было сказано и трех слов, вынести оттуда с собой десятка два различных диалогов, которые я мог бы в точности записать, поклявшись, что ничего в них не сочинил» (