Впрочем, не стоит забывать:
что среди наших двух миллионов холостяков есть немало несчастных, в чьем сердце глубокое сознание собственной нищеты и упорный труд не оставляют места для любви;
что не все они учились в коллежах и многие из них суть ремесленники и лакеи (герцог де Жевр, низкорослый и уродливый, прогуливаясь по Версальскому парку, заметил неподалеку нескольких лакеев высокого роста и сказал друзьям: «Поглядите, какими эти плуты получаются у нас и какими мы получаемся у них!»[149]), строительные подрядчики, промышленники, не интересующиеся ничем, кроме денег, и коротышки-лавочники;
что встречаются мужчины, чья глупость и уродство поистине превосходят все, чего можно ожидать от Божьего создания;
что находятся такие мужчины, чей характер подобен каштану без мякоти;
что духовенство, как правило, блюдет целомудрие;
что есть мужчины, которым доступ в ту блистательную сферу, где вращаются порядочные женщины, заказан либо из-за отсутствия подобающего платья, либо из-за робости, либо из-за неумения найти покровителя, который ввел бы их в этот круг.
Итак, дадим каждому из наших читателей возможность самостоятельно определить число исключений исходя из собственного опыта (ибо первая задача сочинителя этой книги – принудить публику задуматься) и разом уменьшим число мужчин, достойных внимания порядочных женщин, ровно вдвое; мы получим один миллион – именно таково примерное число представителей мужского пола, блистающих самыми разнообразными достоинствами. Конечно, нельзя сказать, что женщины влюбляются только в мужчин острого ума! Однако – повторю еще раз – предоставим добродетели все козыри.
Если поговорить с нашими любезными холостяками, можно услышать множество историй, серьезно компрометирующих порядочных женщин. Выказав величайшую скромность и умеренность, положим на каждого холостяка не больше трех приключений: ведь если кое-кто ведет счет своим любовным победам на десятки, многие другие ограничиваются двумя-тремя, а то и одним-единственным увлечением, меж тем статистика велит нам исходить из средних величин. Теперь перемножим число холостяков на число интрижек, и мы получим три миллиона любовных приключений – а ведь порядочных женщин мы насчитали всего-навсего четыреста тысяч!
Если всемилостивый Господь, повелевающий мирами, до сих пор не устроил роду людскому вторичную головомойку, то, без сомнения, только оттого, что давно убедился в полной бесполезности первой…
Вот, значит, что такое народ! Вот что такое общество, причем общество избранное!
Нравы суть плод лицемерия наций – лицемерия более или менее усовершенствованного.
Добродетель есть, быть может, не что иное, как учтивость души.
Плотская любовь – потребность, подобная голоду, с той лишь разницей, что есть человек хочет всегда, в любви же его аппетит дает себя знать не столь регулярно и не столь постоянно.
Любому человеку, чтобы утолить голод и жажду, довольно ломтя пеклеванного хлеба и кувшина воды, однако наша цивилизация создала гастрономическое искусство.
В любви тоже есть свои ломти хлеба, но есть и то искусство, которое мы зовем кокетством, – искусство, родившееся во Франции и здесь же получившее имя.
Так вот! Разве не содрогнется любой из мужей при мысли о том, как сильно в человеке врожденное стремление разнообразить свою пищу: ведь в самых диких и отдаленных уголках туземцы, как не раз убеждались путешественники, пьют крепкие напитки и приправляют блюда пряностями?
А между тем голод порабощает человека не так сильно, как любовь, а между тем прихоти души куда более многочисленны, настоятельны и требовательны, чем прихоти желудка, а между тем все, что известно о любви из поэзии и истории, сообщает нашим холостякам страшное могущество: подобно евангельским львам, они ходят, ища, кого поглотить[150].
Пусть каждый, положа руку на сердце и порывшись в памяти, задастся вопросом, случалось ли ему когда-либо встречать мужчину, способного удовлетвориться любовью одной-единственной женщины.
Увы! как, не оскорбив чести населяющих земной шар народов, разрешить задачу, по условиям которой для удовлетворения трех миллионов пылких страстей человечество располагает всего четырьмя сотнями тысяч женщин?.. Неужели придется предположить, что к каждой даме приставлено по четыре холостяка[151] и что порядочные женщины инстинктивно, сами того не ведая, поступают с ними так же, как председатели королевских судов со своими советниками, которых по прошествии определенного времени назначают в каждую из палат одного за другим?..
149
Франсуа-Жоашен-Бернар Потье, маркиз, позже герцог, де Жевр (1692–1757) в 1712 году, после трех лет супружества, был обвинен женой, Мари-Мадлен, урожд. Маскранни (1691–1717), в импотенции; скандальный процесс, давший почву для множества сальных шуток, описан в мемуарах герцога де Сен-Симона и других мемуарных сочинениях того времени; в 1714 году двухтомные материалы процесса были изданы в Роттердаме. Суд закончился примирением супругов, но маркиза вскоре умерла, а маркиз, переживший ее на 40 лет, так больше и не женился. Анекдот, по-видимому, заимствован Бальзаком из «Исторического и анекдотического альбома» (см. примеч. 81 и
151
Снова погрешность в бальзаковских расчетах: если четыре умножить на четыреста тысяч, получится один миллион шестьсот тысяч, но никак не три миллиона. По-видимому, именно исходя из этого не названного им здесь числа Бальзак в Размышлении ХХХ (см. с. 459 и примеч. 475), ссылаясь на собственные предшествующие подсчеты, говорит о наличии во Франции полутора миллионов внебрачных связей.