Виссарион Григорьевич Белинский
Мелкие рецензии 1839 года
10. Архивариус, водевиль в одном действии П. С. Федорова. Представлен в первый раз на императорском Александринском театре 19 июля 1837 года, в пользу актера г. Дюра. С.-Петербург, 1838. В типографии А. Воейкова и комп. 106 (16).{1}
Пауков, одно из действующих лиц водевиля, так поет в конце его:
Дунюшка, другое лицо их водевиля, прибавляет от себя так:
Очень хорошо – что и говорить! Впрочем, на петербургской сцене, при игре г. Дюра, этот водевиль прекрасен, равно как на московской – это мы сами видели – превосходен.
11. Ложа 1-го яруса на последний дебют Тальони. Анекдот-водевиль в двух картинах (,) сочинение П. Каратыгина. Санкт-Петербург, печатано в типографии А. Плюшара, 1838. 64 (16).{2}
Впрочем, этот водевильчик недурен и в чтении, как забавная шутка.
12. Дядя Симон, торговец по ярмонкам, или Ум хорошо, а два лучше того. Перевод с четвертого издания книги соч. Жюссье, увенчанной публичною наградою в Париже, назначенною за лучшую книгу для чтения городских и сельских жителей. Санкт-Петербург, 1838. В типографии императорской Российской академии, 319 (12).{3}
Из заглавия этой книги можно видеть ее цель и назначение, и о достоинстве ее мы можем сказать только то, что это книга французская, в полном смысле этого слова. Дядя Симон ходит, по торговым делам, из города в город, из деревни в деревню, ко всем привязывается, всех бранит, всех учит, всем дает наставления; некоторые его слушают и слушаются; большая часть смотрит на него, как на сумасшедшего, но он от этого нисколько не унывает и продолжает сыпать сентенциями. Одним словом – нравственное произведение, и г. Б. Федоров переводом его оказал великую услугу русской литературе. Но для народа эта книга не годится: чтобы сделать ее доступною и полезною для него, надобно б переделать ее на русские простонародные нравы, напечатать как можно проще и пустить по гривеннику за экземпляр.
Перевод достоин оригинала; но мы встретили несколько обмолвок против русского языка: «Скоро судьба наказала его за это беспамятство сыновнего долга»; надобно б сказать: «за это забвение сыновнего долга». «Офицеры были довольны мною, потому что я знал повиноваться»; должно сказать: «умел повиноваться». «Здорово (,) кормилица! дитя твой что-то раскричался»; дитя – слово среднего рода – твое, а не твой, раскричалось, а не раскричался. «Душа Карла Францовича»: до сих пор мы не знали, что у французов, как и у нас, русских, величают по отчеству.
Впрочем, книга добрая и перевод – хоть куда!
13. Руководство к логике, с предварительным изложением кратких психологических сведений, составленных Николаем Рождественским. Издание третье, исправленное и дополненное. Напечатано иждивением братьев Матвея и Михаила Заикиных. Санкт-Петербург, 1838. В типографии императорской Российской академии. 199 (8).{4}
Об этой книги было говорено в отделении «Критики».{5}
14. Новая российская грамматика в вопросах и ответах, приспособленная к понятиям юношества, с присовокуплением правил поэзии. Издал учитель Михайло Меморский. Издание четырнадцатое, исправленное и умноженное. Москва, 1838. В типографии И. Степанова. 112 (12).{6}
Российская грамматика в вопросах и ответах, Михайла Меморского, четырнадцатое издание – что сказать об этом?.. Смеяться или плакать от такого дикого явления?.. Книга дивная, редкая, явление допотопное, ископаемое!.. Что пред нею мушки, фижмы, что самые бороды, словом, что пред нею все анахронизмы в мире!.. Мы думали, что почтенный автор этой грамматики, в свое время, конечно, довольно сносной, мы думали, что он давно уже не существует – мы ошиблись: он жив – в 1838 году он сделал четырнадцатое издание своей бессмертной грамматики…{7}
«Что есть поэзия?» – спрашивает почтенный Меморский и, не заставляя нас ломать головы над ответом, так решает он вопрос: «Поэзия есть искусство мерным словом изображать мысли и чувствования, предметы и действия, картины природы, выдумки изображения». Какая цель поэзии? – ответ: «Нравиться, возбуждая страсти, одобряемые благоразумием».
7
Первое издание «Грамматики» Меморского вышло в 1807 г. (13-е – в 1831). Уже в 1820-е годы это учебное пособие рассматривалось как анахронизм (см. «Моск. телеграф» 1826, ч. X, стр. 246–254).