Иван Иванович непринужденно расшаркался с последним и вдруг брякнул:
— Жомини да Жомини, а об водке ни полслова. Капитон! Вели-ка давать пирог!
— Пожалуйте, господа! — там уже готово, — скромно сказал Капитон Николаевич. — Чем бог послал…
Все встали и шумно двинулись в залу. Коротаев тоже пошел.
Но — увы! — за закуской произошло… «черт знает что»!..
Когда мужчины вошли в залу, там уже были — Марья Львовна, мать Ули, дряблая старуха, с смирением старой сплетницы на лице и удивительною глупостью в пристальном взгляде, барышни Коноплянниковы с завитыми головами, «шавочка» и около них Софья Ивановна, которая рассказывала им, что у нее, «бог знает с чего, раскинулись вереда на левой ноге» и что лавочник советует собрать по листу всех деревьев, отварить их и выкупаться… (Читатель, конечно, подумал сейчас, что я, говоря про такие гадости, пересаливаю. Но смею его уверить, что прудковские барыни — народ далеко не «тонный».)
Не стану описывать, как неловко вышла сцена знакомства дам с Коротаевым, как шушукались и хохотали барышни, стараясь казаться развязными, как все столпились у стола с тарелками и ждали очереди навалить на них пирога, делая при этом совсем рассеянный вид, словно их и не интересовала закуска; не стану описывать, как морщился Коротаев, когда началось обычное в Прудках угощение, то есть неотвязчивое приставанье «выпить», чуть не подтаскивание под руку к столу и т. д. Начну с того момента, когда в залу вошел уже несколько выпивший Яков Савельевич. Вошел он, очень благодушно пощипывая усики, и неловко поклонился всей компании.
— А вот и наш «ученый муж»! — воскликнул в это время Уля, который любил иногда поострить.
Яков Савельевич глянул на него и ничего не сказал. Он налил себе рюмку водки и потянулся взять кусок селедки. Но по близорукости низко наклонился над столом, повалил бутылку портвейна, хотел ее подхватить и уронил на пол коробку сардин.
— Медвежья ловкость! — крикнул Уля и бросился поднимать.
Иван Иванович покатился со смеху.
— Стара стала — слаба стала! — воскликнул он весело.
Коротаев улыбнулся, и все, увидев это, тоже прыснули со смеху.
Яков Савельевич вдруг швырнул рюмку на стол и остановился, глядя недоумевающими глазами.
— Ну, — сказал он, — и прежде я вас знал за скотов, но этого все-таки не ожидал.
— Яков Савельевич, — сказал, поднимаясь, Капитон Николаевич, — прошу вас не ругаться. Вы не в кабаке. Извините, пожалуйста, — обратился он к Коротаеву.
— Что? не в кабаке? — завопил Яков Савельевич, бледнея. — Как не в кабаке? Это, я вижу, вы вот перед ним хотите себя показать джентльменами (он кивнул на Коротаева ), — так он, вероятно, слыхал про вас…
— Pardon, — возразил Коротаев, — я ничего дурного не слыхал.
Яков Савельевич развел руками.
— Vous êtes un noble et généreux coeur![5] — сказал он насмешливо, — но позвольте не поверить…
— Яков Савельевич! — начал опять Капитон Николаевич.
— Почему же? — перебил Коротаев.
— А вот-с почему, — злорадно возразил Яков Савельевич. — Вам угодно выслушать меня?
Яков Савельевич совсем обозлился и подошел вплотную к Коротаеву.
— Пожалуйста! — сказал тот.
— Позвольте вас спросить, — начал Яков Савельевич насмешливо-торжественным тоном, — неужели вы не замечаете среди этой честной компании вот этого бульдога (он показал на Ивана Ивановича), неужели в Ельце вы не слыхали ни разу от извозчиков, что вот, мол, нынче ночью в известном «институте» Иван Иванович с каким-нибудь шалопаем танцевали кадриль, затеяли драку пивными бутылками, перебили все окна и т. д. ? Неужели, my dear sir[6], это не кабацкая личность? Нуте-с?
Яков Савельевич совсем нагнулся к лицу Коротаева, глаза у него бегали, руки беспорядочно размахивались.
Иван Иванович, Уля и Капитон Николаевич окружили Якова Савельевича.
— Ну-ка, молодой человек! Нельзя ли вас попросить прогуляться? — сказал Иван Иванович, хватая разгорячившегося Якова Савельевича за руку.
— Навынос его! — твердил Уля, захлебываясь от какого-то злобного восторга и в то же время замирая от страха получить в физиономию.
— Яков Савельевич! — вежливо упрашивал Капитон Николаевич.
— Господа, позвольте! — громко сказал Коротаев. — Это невозможная сцена!.. Успокойтесь, пожалуйста, — мягко сказал он Якову Савельевичу.
Это успокоение странно подействовало на последнего; он посмотрел на всех и вдруг сказал совершенно спокойно:
— Как вам нравится такая сцена? Но я спокоен-с…