– Не плачь, Магги, и откуси кусочек булки.
Рыдание Магги постепенно утихали; она раскрыла рот и откусила булку. Том откусил также, для компании, и они ели вместе и терлись друг о друга щеками, лбами, носами, представляя унизительное сходство с двумя дружелюбными пони.
– Пойдем, Магги, пить чай, сказал, наконец, Том, когда вся булка была седина.
Так кончились все печали этого дня, и на следующее утро Магги бежала рысью с удочкою в одной руке и с корзинкою в другой, попадая вечно, с особенным искусством в самые грязные лужи, и темное лицо ее блистало восторгом, из-под пуховой шляпы; потому что Том был с нею добр. Она – сказала, однако ж, Тому, что ей было бы приятнее, если б он сам насаживал для нее червячков на крючок, хотя она совершенно с ним, соглашалась, когда он уверял ее, что червячки не чувствуют (Том думал про себя, что беда небольшая, если они и чувствуют). Он знал все про червей, про рыбу, и какие птицы злы, и как отпирать висячие замки, и на какую сторону открываются калитки. Магги удивлялась таким сведением; для нее гораздо труднее было припоминать их, нежели прочитанное в книге; и она признавала превосходство Тома, потому что он только один называл все ее познание «вздором», и не был особенно поражен ее способностями. Том действительно был такого мнение, что Магги была глупая девочка; все девочки глупы: они не сумеют метко попасть камнем во что-нибудь, ничего не умеют сделать ножиком и боятся лягушек. Но он любил свою сестру, всегда намерен был печься о ней, сделать из нее себе экономку и наказывать ее, если она делала что-либо худое.
Они шли к круглому пруду. Удивительный это бил пруд, который давно уже образовался от разлива; никто не знал его настоящей глубины; чудно также, что он был почти совсем круглый; ивы и высокий тростник окаймляли его совершенно, так что воду можно было увидеть, только подойдя к самому краю. Вид этого любимого места всегда увеличивал доброе расположение Тома, и он разговаривал с Магги самым дружелюбным шепотом, раскрывая драгоценную корзинку и приготовляя удочки. Он закинул для нее удочку и передал в ее руку камышину. Магги думала, что, вероятно, мелкая рыба будет клевать у ней, а большая пойдет к Тому; но она забыла теперь совершенно про рыбу и смотрела задумчиво на зеркальную поверхность воды, когда Том – сказал ей шепотом:
– Не зевай, не зевай Магги! – и подбежал к ней, чтобы она не порвала лесы.
Магги испугалась, не сделала ли она какой-нибудь ошибки по обыкновению; но Том потянул лесу и вытащил на траву большего линя.
Том был взволнован.
«О Магги! душка! опоражнивай корзину».
Магги не сознавала за собою особенного достоинства; но для нее было довольно, что Том ее назвал Магги, что он был доволен ею. Ничто не портило их наслаждение мечтательною тишиною, пока они прислушивалась к нежному трепетанию подымавшейся рыбы, к тихому шелесту, которым, казалось, переговаривались с водою наклоненные ивы и тростник. Магги думала: что за небесное блаженство сидеть у пруда и не слыхать брани! Она и не подозревала, что рыба клюет у нее, пока ей не – сказал Том; но она очень любила удить рыбу.
Это было счастливое утро. Они вместе пришли, вместе уселись, не думая, что жизнь когда-нибудь переменится для них; они только вырастут, оставят школу и для них будет вечный праздник; они всегда будут жить вместе и любить друг друга. И мельница с своим стуком, развесистое каштановое дерево, под которым они строили домики, их собственная речка Ритс, с ее родными берегами, где Том вечно искал водяных крыс, между тем, как Магги собирала пурпуровые маковки тростника, и широкий Флос, вдоль которой они часто блуждали, воображая себя путешественниками, чтобы полюбоваться весенним приливом, как подходит он, подобно жадному чудовищу – все эти предметы, им казалось, навсегда сохранят для них одинаковую прелесть. Том думал, что люди, которые жили в других местах, были несчастны; а Магги, читая, как Христиана проходила через реку, без моста, всегда представляла себе Флос, между зелеными пажитями.
Жизнь переменилась и для Тома и для Магги; но они не ошиблись, веруя, что мысли и привязанности детства навсегда останутся неотъемлемою частью их существование. Никогда не любили бы мы природы, если б не протекало среди ее наше детство, если б не росли в ней те же самые цветы каждую весну, которые мы собирали нашими детскими пальчиками, сидя на траве и разговаривая сами с собою, если б не рделись каждую осенью те же самые ягоды шиповника на изгородях, если бы не щебетали те же самые красногрудые рыболовы, которых мы привыкли считать «божьими птенцами», потому что они никогда не портят посевов. Какая новизна стоит этого сладкого однообразия, где все нам известно, и где все, именно потому, нам нравится.