Эмма сразу почувствовала себя утомленной и обессиленной. Она слабо держала трубку и даже не находила в себе сил положить ее. Прямо ей в ухо противный голос продолжал:
– Вы слишком самонадеянны, Эмма. Наше доверие к вам иссякло, и вы это заслужили. – Эту речь следовало записать на магнитофон. Вряд ли такое можно услышать дважды. – Без сомнения, вы сумели убедить Марка, что ваши отношения с тем человеком не вызывают вопросов, но я буду следить за вами, Эмма.
Эмма спросила устало:
– Вы что, телепат? – Она выпрямилась на стуле. Наблюдение? Каким образом? Что, она будет шпионить за «Милл-Хаус»? С помощью телескопа или очков? На конном заводе Хардичей наверняка есть мощные бинокли для наблюдения за лошадьми во время скачек. И Эмма представила себе уморительную картину: Сара Хардич, сидящая на сторожевой вышке и вооруженная биноклем.
Она почти хохотала, но гнев уже начал подступать к горлу, поэтому ее слова звучали как льдинки:
– Оставайтесь на посту, Сара, а мы подумаем, что можно для вас сделать. – Она бросила телефонную трубку. – Эта женщина бредит.
– А? – спросила Соверен.
Эмма сжала зубы.
– Я перехожу на мельницу. С меня хватит Сары Хардич. – Холодный гнев прошел, уступив место дикой ярости. – Дайте, пожалуйста, мне трость, и не могли бы вы мне помочь?
– Подождите немного. – Соверен умчалась куда-то.
Эмма все еще тряслась от гнева. Сара стала последней каплей. Мало того что Марк бросил ее опять, так еще Сара, подозревая ее во всех тяжких, следит за ней. Конечно, это противоречило закону о свободе личности, но Хардичи всегда были вне закона.
Она взяла трость и позвала:
– Соверен, помогите мне. – Но подошел отец, и при виде его ее обида вырвалась наружу: – Это была Сара Хардич. Она говорит, что проследит за мной, чтобы я не ходила к Корби. – Она раздраженно передразнила: – «Моего брата можно обмануть, но не меня. Вы слишком самонадеянны, Эмма».
Интеллигентное лицо Томаса Чандлера нахмурилось, но голос был спокоен:
– Сара Хардич – глупая женщина. Почему тебя волнует, что она болтает?
– Я обещала ей устроить представление, – сказала Эмма. – Может быть, у меня плохие манеры, но я выполняю обещания. Ей будет что рассказать брату!
Томас Чандлер спокойно стоял. Он помнил, как в последний раз лицо Эммы было пепельным и в глазах было отчаяние. «Лучше гнев, чем отчаяние», – подумал он и твердо сказал:
– Тебе нельзя ходить.
– Я допрыгаю, – настаивала Эмма. – Куда пропала Соверен? Она должна мне помочь.
Она прыжками добралась до двери и, открыв ее, увидела Соверен, возвращающуюся с Корби.
– Отлично, – сказала Эмма, глядя, как они идут через ворота. – Пусть Сара смотрит. – Она подождала, пока они не подошли. – Вы очень заняты?
– Я не знаю, – сказал Корби. – Занят ли я? Соверен говорит, что вы хотите перебраться в мельницу.
– Вы отнесете меня?
– Что случилось?
– Несите меня, сейчас расскажу.
– Ладно, – сказал Корби. Он обменялся приветствиями с Томасом Чандлером и поднял Эмму. В длинном ярком одеянии она была достаточно заметна, чтобы быть узнанной. «Следи себе, Сара», – думала она, когда Соверен открывала и закрывала калитку, а Корби нес ее через луг.
Соверен несла с собой трость. Они встретили Бет с какой-то девушкой. Бет справилась о самочувствии Эммы, потом провожала их взглядом. Эмма, глядя на «Хардич-Хаус», заговорила, все еще злясь:
– Только что позвонила Сара Хардич. Она следит за мной, так она сказала. Ей хорошо известно, что я общаюсь с вами.
Он спросил спокойно:
– Вы объяснили Марку?
– Он не спрашивал.
Он поставил ее рядом с мельницей на одну ногу, чтобы она могла держаться за стену, и, открывая дверь, сказал:
– Вы надеетесь, что он прибежит?
– Нет. – Она прислонилась к стене. – Все кончено. – Она говорила спокойно, зная, что так оно и есть. Она никогда глубоко не волновала Марка Хардича. Ее он не будет ревновать. Она лишь слегка затрагивала его эмоции.
Было странно опять оказаться здесь. В мельнице, где она любила забираться наверх и чувствовать себя в безопасности. Корби сказал:
– Лучше я отнесу вас наверх. Здесь негде пристроить вас с вашей ногой поудобнее.
Он отнес ее наверх по винтовой лестнице и усадил на черном кожаном диване. Затем он занялся живописью. Эмма не видела холста, так как Корби загораживал его спиной.
Несколько минут они провели в молчании. Он работал. Феликс Клоппер просил ее не мешать ему рисовать. Но она не могла не передать ему содержания телефонного разговора с Сарой. Слушая ее рассказ, он начал смеяться: