На следующее утро каймакам приступил к обследованию, начав с самого себя. Кроме слабых болей в некоторых частях конечностей, как-то: локте, коленной чашечке и лодыжке, ничего серьезного он не обнаружил. А вот Хуршиду удалось обнаружить повреждение, от которого Халиль Хильми-эфенди пришел в ужас куда больший, чем от всех телесных ран. На штанине новых полосатых брюк, которые он надевал специально на вечер к Омер-бею, оказалась прореха.
Обнаруженные доселе травмы были на нем самом, и их кое-как залатали, — а что прикажете делать с этой?..
Когда рано утром для осмотра больного явился доктор, он застал каймакама и Хуршида погруженными в глубокомысленные рассуждения по поводу разорванной штанины. Убедившись, что Халиль Хильми-эфенди ни о чем другом, кроме рваных штанов, говорить не может, доктор был вынужден включиться в обсуждение этой проблемы. Хуршид советовал отдать брюки еврею-портному, чтобы тот поставил заплату. Этот проект доктор поднял на смех, как совершенно неприемлемый, и, в свою очередь, предложил отправить брюки знаменитому стамбульскому портному, который держал мастерскую на Крытом рынке.
Тем временем начали приходить соседи, чиновники и другие посетители, желавшие справиться о здоровье начальника уезда. Опасаясь повторения вчерашнего, каймакам принял решение спешно покинуть дом и совершить в экипаже небольшую поездку по городу и близлежащим деревням, чтобы лично осмотреть их. Из всех дел это было не только самым обязательным, но, пожалуй, и самым неотложным. Ведь если сейчас сесть за составление телеграммы начальнику округа, то путного все равно ничего не напишешь. Да и раньше полудня или даже вечера не закончишь. А вот если съездить да собрать всякие заслуживающие внимания факты и интересные подробности, то телеграмму можно составить в форме доклада. Такая телеграмма сама по себе уже будет свидетельствовать о его рвении и самоотверженности: чиновник, получивший ранение, остается на своем посту — это должно произвести в округе благоприятное впечатление!..
— А где господин начальник? — громко спросил Халиль Хильми-эфенди, хотя прекрасно знал, что начальник жандармерии накануне отправился к себе домой с твердым намерением отоспаться как следует под периной.
Ответа не последовало, и каймакам, тяжело опираясь на палку, полез в экипаж, ожидавший его у подъезда.
Самое главное — это осмотреть городские кварталы. Но ничего не поделаешь, придется сначала ехать в деревни и тем самым оправдать наем экипажа — иначе не спишешь потом расходы… Вот же канальство, всем известно, что он болен и у него есть веские причины нанять извозчика — не может же он производить осмотр пешком!.. Но всегда найдется какой-нибудь кляузник, которого хлебом не корми, дай только сделать человеку гадость…
Во всех деревнях, куда бы Халиль Хильми-эфенди ни заезжал, люди были заняты своими делами. Никто из них представления не имел ни о каком землетрясении, а если и слышал о нем, так за два дня успел позабыть начисто — ведь каждый день и поважнее события случаются!
Всюду, куда только ни приезжал каймакам, ему приходилось присаживаться то под чинарами или ивами, то под ореховыми деревьями или под навесом, и всюду он должен был завтракать, лакомиться фруктами и пить несчетное количество чашечек кофе. А в одной деревушке, на берегу речки, он даже послушал страстные анатолийские песни, которые специально для него пел крестьянин, подыгрывая себе на шестиструнной багламе.
На обратном пути лошадь с трудом тащила экипаж по скверным проселочным дорогам, и Халиль Хильми- эфенди, поглядев на уходившее за горы багровое солнце, забеспокоился, начал тыкать извозчика палкой в спину и торопить:
— Помилуй, Дурмуш! Неужто нельзя побыстрее? Ведь опаздываем…
Но понукания не действовали, и экипаж еще больше часа кружил по извилистым улочкам окраинных кварталов.
Наступил вечер. У приоткрытых дверей пылали мангалы. Мимо, стуча деревянными подошвами сандалий, бежали ребята навстречу отцам, возвращавшимся с работы.
Каймакам подзывал знакомых, расспрашивал о новостях. Заметив дырявую крышу или выбитое окно, он приказывал извозчику делать остановку. Потом Дурмуш сам стал останавливать экипаж у всех покосившихся домов и долуразвалившихся хижин, даже если каймакам и не замечал их.
Когда они приехали в богатые кварталы, уже стемнело — на улицах не было ни души. В верхних этажах домов одна за другой загорались лампы. Увидев свет в окнах, Халиль Хильми-эфенди понял, что народ и думать забыл о землетрясении, и пришел к выводу: стучаться в двери и расспрашивать людей больше ни к чему.