И тут в голове Халиля Хильми-эфенди мелькнула спасительная мысль: срочно телеграфировать мутасаррифу о прибытии помощника каймакама и в то же время просить разрешения вернуться к исполнению своих обязанностей, поскольку он здоров и никаких причин, препятствующих выполнению им служебного долга, не существует.
Считая, что он не имеет права сидеть в своем служебном кресле, каймакам взял стул и, пристроившись сбоку, начал составлять телеграмму. Он не видел необходимости держать это в секрете и рассказал Эшрефу о своем намерении.
— Как хорошо, что вы мне напомнили, бей-эфенди, — сказал Эшреф. — Я тоже должен сообщить, что приступая к своим обязанностям. Будьте добры, дайте, пожалуйста, и мне листок бумаги.
Каймакам протянул ему несколько листков. Эшреф взял один, быстро что-то написал, затем сложил листок и сунул его под чернильницу, чтобы не унесло ветром.
Халиль Хильми-эфенди хотел было спросить, уж не раздумал ли Эшреф писать свой рапорт, — он впервые видел, чтобы официальную бумагу писали вот так, одним росчерком пера, без многочисленных черновиков и переделок. Действительно, смышленый народ эти молодые!
Халилю Хильми-эфенди хотелось еще немного поразмышлять над телеграммой, — все-таки более удачный оборот или лучше выраженная мысль могут иметь немаловажное значение в столь щепетильном вопросе, — но было как-то неудобно отставать от Эшрефа, поэтому он быстро перебелил текст и приложил печать.
С печатью тоже возникла целая проблема. Вправе ли он ставить печать, если его помощник официально приступил к исполнению обязанностей начальника уезда? Собственно говоря, он был обязан в момент получения приказа сдать печать преемнику. Но в таком случае за отправку телеграммы надо платить деньги из собственного кармана!.. Окажись начальник телеграфа человеком грамотным, ему ничего не стоило бы придраться — ведь не могут два лица законно занимать одну и ту же должность, значит, и правом пользоваться печатью может только один. Ох, уж эти бюрократические формальности — бескрайний океан!..
Телеграммы были готовы к отправке, как вдруг Халиль Хильми-эфенди, ужасно волнуясь, обратился к Эшрефу с неожиданным вопросом:
— В телеграмме вы сообщили только о том, что приступили к исполнению обязанностей?
— Да.
— Простите, а не будет ничего предосудительного, если вы окажете мне честь и добавите в своей телеграмме, что я полностью оправился от недомогания?
Молодой человек с удивлением поднял глаза на каймакама.
— Разве в этом, есть необходимость? В своей телеграмме вы, разумеется, написали об этом?..
— Да-да… Но если бы и вы подтвердили… Конечно, ежели в этом нет ничего предосудительного… А если у вас возникают сомнения, что подобное сообщение могут расценить как не входящее в вашу компетенцию… — Лоб несчастного каймакама покрылся капельками пота.
Эшреф рассмеялся.
— Ну что вы, эфенди, конечно, нет. Что может быть в этом предосудительного?
Он вытащил бумагу из-под чернильницы, с прежней расторопностью сделал приписку, а затем, придвинув стул, сел у другого края стола, как раз напротив Халиля Хильми-эфенди, — служебное кресло, таким образом, оказалось между каймакамом и его помощником, как некий еще не разрешенный вопрос. Печать, словно кусок раскаленного железа, обжигала пальцы Халиля Хильми-эфенди. Бедняге было чрезвычайно трудно расстаться с ней, однако, превозмогая свои чувства, он протянул ее Эшрефу и сказал:
— Пожалуйста.
— Что это? Ах, печать… я после возьму ее. Я даже не знаю, где буду сидеть.
— Ваше место здесь. Я заберу отсюда кое-какие вещи и уйду.
— Нет-нет! Ни в коем случае! Еще неизвестно, сколько я здесь пробуду. Может быть, даже завтра…
Однако тут же Эшрефу захотелось осмотреть здание управы. Он поднялся на второй этаж, вскоре вернулся и заявил:
— Ну что ж, конечно, разрушено, но не безнадежно… Я сказал, чтоб в коридоре прибрали. Завтра к обеду, надеюсь, будет готово.
— Мне думается, наверху еще опасно находиться.
— Нет, что вы. Все, что должно было обвалиться, уже обвалилось. А впрочем, в таких делах я всегда полагаюсь на бога. Знаете: какова божья воля, такова и наша доля, или, как говорится: коль придет напасть, так хоть вовсе пропасть.
— Право, уж не вам говорить об этом! — не выдержав, сказал Халиль Хильми-эфенди и с горечью усмехнулся.