— Ты хочешь нас всех разогнать своим противным дымом? — спросила Лиза, закашлявшись и пытаясь рукой развеять клубы. А когда Йорген вынужден был взглянуть на нее и пробормотать что-то вроде извинения, она ласково, многозначительно улыбнулась Кристиану, словно и у нее в памяти сохранилось много добрых воспоминаний.
— Да, тогда нам и впрямь было здорово… Во всяком случае, куда веселее, чем стоять на кухне в полном одиночестве… ну, с Пилатом, только он ведь существо бессловесное.
— Это потрясающий кот, — находчиво вставил Ларс, — гораздо лучше Киса.
Лиза вознаградила его преданность благосклонным кивком.
— Вообще-то я иногда и теперь наведываюсь в пекарню, — прибавила она, вроде как в утешение Кристиану, но скорее чтобы позлить Йоргена.
— Ну, бывает, только всегда второпях, так что потехи от твоих наведываний мало… Нет, раньше было совсем другое дело: каждый божий день я целое утро проводил рядом с Лизой — она отмеривает тесто, я леплю хлебы. Вот как должно быть! Давайте выпьем за то, чтоб так было и впредь!
Он плеснул себе в стакан остатки вина, которым Лиза предусмотрительно снабдила людскую, и, отпив половину, протянул его служанке, которая опустошила стакан, улыбаясь всем троим.
— Да, давайте выпьем за то, чтоб нам всем тут было хорошо. А если мельник захочет жениться, я ничего не имею против, скорее даже наоборот.
Йорген, вслед за Ларсом торжественно осушивший свой бокал (припомнив золотой кубок с мальвазией, из которого рыцари в его альманахе пили за здоровье возлюбленных), поймал многозначительный взгляд, которым служанка подчеркнула последние слова, и вновь почувствовал свое превосходство над другими как единственный посвященный, как Лизин сообщник; а Кристиан услышал в ее «даже наоборот» заверение в том, что она тоже скучает по возможности снова помогать ему в пекарне. Но одному лишь Ларсу было известно о нежном взгляде, который Лиза при словах «нам всем» обратила к нему, тайно намекая, что питает интерес отнюдь не только к двум главным спесивцам!..
Вернувшись на кухню, Лиза с радостью обнаружила, что мадам Андерсен удалилась. Служанка осталась наедине с Ханной и теперь особенно зорко приглядывалась к предположительной сопернице, которая чинно резала для нее шпинат. В эту минуту Лизе была не по нраву такая деловитость: «фрёкен» чувствует себя здесь как дома! она, видите ли, уже изображает хозяйку!..
Черное шерстяное платье, отливавшее на освещенных местах синевой, придавало фигуре юной девы мало ей свойственные изящество и стройность, особенно на фоне весеннего света из окна; голова девушки была наклонена вперед, и верх ее собранных в пучок волос золотился от такого освещения. Каштановые волосы были гладко зачесаны назад, оставляя открытым лоб, что вызывало презрение у Лизы, которая не реже двух раз в неделю подкручивала себе челку щипцами для завивки. Беглый взгляд в ближайшую кастрюлю лишний раз убедил ее в том, насколько залихватский, задиристый и в то же время элегантный у нее вид с этой пламенеющей челкой — не хуже, чем у городских провинциальных дам. По части прически она была уверена в своем превосходстве. В остальном же у нее было неоспоримое и весьма неприятное чувство, что, посмотрись она не в искажающий изображение предмет кухонной утвари, а в волшебное зеркальце из сказки, ее самодовольно улыбающееся лицо сильно потеряло бы от сравнения с другим лицом, которое в этот миг с деланным спокойствием склонилось над хозяйственной работой: даже в наиболее романтизированном виде красивому Лизиному лицу недоставало обаяния, зависящего не от внешнего блеска отшлифованных граней, а от внутренней тонкости, каковую можно скорее ощутить, нежели увидеть.
Это смутное чувство привело Лизу отнюдь не в лучшее расположение духа, за что чуть не поплатился ее любимчик Пилат. Пока на кухне пребывала мадам Андерсен, «потрясающий кот» сидел, притаившись в углу за плитой. Теперь он напомнил о своем существовании, выйдя оттуда и начав тереться о руку служанки, когда та, опустившись на колени, поливала знаменитый телячий окорок мясным соком. Лиза несколько раз отпихнула кота в сторону. Огорченная таким обращением с животным, Ханна хотела подманить его к себе и утешить кусочком свинины, однако же кот, не удостоив ее даже взгляда и льстиво извивая хвост, снова стал ласкаться к своей капризной хозяйке, которая вдруг прониклась сочувствием к верному зверю, а точнее, к объекту его верности, то есть к самой себе. «Я знаю, ты хороший друг, ты предпочитаешь меня… да-да, пускай соблазняет, сколько угодно, ты все равно ничего у нее не возьмешь, правда, Пилат? А если она обоснуется здесь и выгонит меня с мельницы, ты ведь не станешь попрошайничать у нее, ты лучше уйдешь со мной… верно, дорогой Пилат?..» Лиза чуть не плакала, настолько отчетливо она вообразила себе эту картину: ее лишают крова, гонят прочь с этой мельницы, на которую она приобрела полное право, и гонит пришлая, чужачка… и вот Лиза бредет по морозу с узелком под мышкой, одна-одинешенька на всем белом свете… И когда Пилат любовным «мяу» несколько раз откликнулся на ее немой разговор с ним, Лиза налила в большое блюдце остатки кофе из кофейника и щедрой рукой добавила туда молока с толстым слоем сливок. Затем она села на деревянную лавку и поставила блюдце себе на колени, а Пилат, вытянувшись во всю длину и опираясь передними лапами ей на ноги, принялся розовым язычком лакать драгоценное питье, время от времени поднимая на хозяйку свои янтарно-желтые глаза. Та наблюдала за котом сквозь слезы, вызванные негодованием и жалостью к себе… в ее взгляде светилось также суеверное благоговение перед высшим существом, перед воплотившимся в этом звере добрым духом. Он был похож на священное животное, которому жрица приносит жертву.
— Вы, наверное, очень любите животных? — сочувственно произнесла Ханна.
— Пилата я действительно очень люблю, — с вызовом ответила Лиза, правоверная жрица, не признававшая «других богов».
— Это его зовут Пилат?
— Да, а вы разве не знали? — в свою очередь спросила служанка, удивленная подобной неосведомленностью.
— И кто же так назвал кота?
— Понятия не имею… его всегда звали Пилатом.
— Я бы его переименовала. Негоже называть животных именами из священной истории.
Лиза презрительно усмехнулась.
— Любимую охотничью собаку моего брата зовут Гектором, — продолжала Ханна, — а у меня есть очаровательная косуля… я называю ее Енни.
— Собак я терпеть не могу, но к косулям отношусь хорошо, по крайней мере, к жареным… Ваш брат мог бы прислать нам косулю к осеннему столу.
— Он бы с удовольствием, только он не имеет права распоряжаться дичью.
«А, одной косулей больше, одной меньше — владельцы леса и не заметят», — чуть не выпалила Лиза, однако вовремя спохватилась: не стоило выдавать себя. Хотя эта Ханна вызывала у нее сильнейшее раздражение… Что она, собственно, притворяется?! Уж наверное, у лесничего дня не проходит без дичины на столе!
— Что вы говорите? Я в этом совсем не разбираюсь, — спокойно отвечала Лиза с видом простоватой невинности, которая полагалась ей как родственнице закоренелых браконьеров.
Разговор зашел в тупик, о чем служанка сожалела. Вероятно, ее неприязнь к Ханне так или иначе чувствовалась; во всяком случае, гостья явно не расположена была продолжать беседу. Но на руку ли это Лизе? Куда разумнее было бы дать Ханне возможность поболтать и, глядишь, проболтаться… Прежде всего хорошо бы разнюхать ее планы в отношении мельника — если таковые вообще имеются. Ведь не исключено, что это была ложная тревога. А вдруг у Ханны есть возлюбленный? Можно было бы хитростью заставить ее если не признаться в этом, то хотя бы обронить намек… ненароком упомянуть какую-нибудь мелочь, вроде бы совсем по другому поводу: например, что она вечерами выходит одна из дому (куда ей еще идти, коли не на свидание?) или что она пишет много писем… ведь резоннее всего подозревать у нее роман в Копенгагене, где она гостила с год назад. Нет, у Ханны должна быть какая — нибудь тайная любовная история, иначе чего бы ей изображать из себя святошу?.. А быть посвященной в такую тайну крайне важно — на случай если мельник все же начнет пялить глаза на сестру лесничего.