— А, которого крестьяне называют религиозным оптовиком…
— Ну, насмешничать-дело легкое…
— Они вовсе не насмешничают, говорят совершенно всерьез — из-за его связей с миссией в Индии; если верить молве, он «поставляет на экспорт религию»… А знаешь, что мне сказала о нем одна женщина? «Этот хваленый пробст такой женолюб и лиходей, что просто слов нет».
— Пробст?! — негодующе воскликнул лесничий и даже остановился.
— Ну да. Называя его «женолюбом», она имела в виду, что он любит свою жену и сторонится прихожанок, под «лиходеем» разумелось, что он потрясающе энергичен и деятелен, чем заслужил всеобщее признание, то есть стал «хваленым». Так что сей отзыв был исключительно восторженным.
И мельник расхохотался; раскаты его смеха разнеслись по всему лесу, и им вновь овладело довольное настроение. Будучи по натуре веселым малым, смех подхватил и лесничий, хотя он не был уверен, что прилично смеяться, даже по такому косвенному поводу, над одним из столпов религии, прославившимся как внутри страны, так и за ее пределами.
— А возьмем, к примеру, нашего пастора, — продолжил свою речь лесничий. — На похоронах твоей жены я обратил внимание на то, как он побледнел, когда у него лопнул от чоканья бокал. Конечно, это было знамение, и подобные приметы почти всегда сбываются, однако неужели священник настолько боится смерти? Неужели он настолько держится за мирское существование?
Мельник ответил лишь согласным бормотанием. Он воспринял слова лесничего в качестве приглашения к разговору, которого сам желал, вернее, на который решился: он тоже может вспомнить похороны и беседу, что тогда вышла между ними около пруда. Ему оставалось лишь ухватиться за одну из реплик, и слова «Ты упомянул похороны» уже просились с его губ, но мельник испугался этого решительного шага и предпочел послушать, как друг будет развивать тему излишней привязанности к мирскому.
Лесничий же приписал молчаливость мельника его незаинтересованности в религиозных проблемах. Якоба необходимо пробудить! Эта сложная, замкнутая натура, к тому же прошедшая благодаря своей утрате очищение страданием, наверняка открыта для Божьей благодати и в бессознательной полудреме только ждет ее пробуждающего прикосновения…
Когда они добрались до избушки помощника на краю леса и лесничий отдал распоряжения старому Оле, друзья пошли обратно не по тропе, а чащей, так что побочные разговоры отпали сами собой.
Отодвинув в сторону мешавшие ему ветви, мельник ступил на опушку. В каких-нибудь ста шагах впереди был залитый солнцем ельник, между тонкими стволами которого проглядывал беленый флигель. Якоб и не подозревал, что они настолько близко от дома: это было то самое место, где к ним выскочила Енни. Гектор с лаем умчался, чтобы возвестить об их возвращении. Лесничий вышел чуть правее мельника; улыбаясь, он выпутал из вьющейся светлой бороды застрявшую там паутину и, сняв фуражку, рукавом отер со лба капельки пота.
— Вот видишь, как мы быстро вернулись!
Мельник глубоко воткнул посох в податливую влажную землю.
— Ты помнишь, — непривычно торжественным тоном обратился он к лесничему, — помнишь день похорон, когда мы с твоей сестрой стояли около прудика в саду?
— Еще бы не помнить… Я помню и все, что тогда было сказано, слово в слово.
— Прекрасно… Значит, ты знаешь, что моя покойная жена в последние дни много думала о Ханне, и думала очень серьезно.
— Конечно. Ты рассказывал об этом… хотя, мол, она и не говорила о сестре вслух.
— Да нет, говорила, только не называя ее имени, это верно… И я еще обещал рассказать, что именно она говорила, только потом, когда придет время.
— Как же, я и эти слова помню, я часто с тех пор думал о них… Ну что, пришло время?
— Мне кажется, да.
Лесничий выжидательно смотрел на друга, а тот устремил взгляд в землю, словно буравя ее рядом с посохом.
— Понимаешь, бедняжка Кристина тогда уже как бы покончила счеты с нашим миром. Она думала не о себе, а о нас, тех, кого покидает. И, среди прочего, говорила о моей женитьбе, потому что считала, что мне нужно жениться второй раз. Так, дескать, будет лучше во всех отношениях, особенно для сына. И она внушала мне самыми красивыми словами, чтоб я непременно взял в жены добропорядочную христианку.
— Ах вот как… Хм… И, по-твоему, она имела в виду Ханну?
— Я уверен.
— Что ж, может быть… Хотя… есть ведь и другие семьи, где жив религиозный дух… пусть даже он не столь крепок, мирское ведь — увы! — все больше берет верх… Но кое-кто… например, весьма богобоязненна семья Поуля Енсена, а еще в Скиббю у пасторского арендатора есть очень набожная дочь, она ходит на все молитвенные собрания… впрочем, остальные члены семьи там будут похуже…
— Нет, здесь нет никакой неясности. Кристина ведь еще говорила, что вы, пожалуй, перегибаете палку… она точно имела в виду вас с сестрой…
— Что значит «перегибаем палку»? Разве мы, люди, можем…
— Да ты не обижайся. Она прибавила, пусть, дескать, меня это не смущает… потому что по сути дела вы, наверное, правы.
— Ну, ежели так…
— А вскоре был стук к Ханне в окно, как раз когда Кристина кончилась на моих руках… Нет, тут ошибиться невозможно.
Кивнув, лесничий молча устремил взгляд в пустоту. Речи мельника удивительным образом подкрепляли его недавние мысли о «пробуждении» друга. Если безвременная кончина Кристины исправила слишком большой крен мельника в сторону мирского, разве не очевидно, что Ханне предназначено благотворно повлиять на его жизнь, направив ее к потустороннему, привести этого человека к Спасителю, которого он раньше признавал только на словах?
— Якоб, мне рассказать Ханне?
— Нет-нет, по-моему, пока не надо… Лучше потом… впрочем, ты и сам должен понимать. Но я тебя вот о чем хотел спросить… Как ты думаешь… она бы пошла за меня?
— Ханна? Да она замечательно относится и к тебе, и к Хансу, так что не представляю, кого другого она хотела бы себе в мужья.
— Хм… Просто… может, в Копенгагене… она наверняка знакома с людьми более образованными… прошлой зимой она опять ездила туда, и я подумал…
— Насчет этого можешь быть совершенно спокоен — она там не помышляла о браке. А вообще ей скоро пора завести себе мужа, ведь таково предназначение женщины… Видишь ли, если на то будет воля Божья, твой путь приведет тебя к Ханне, ибо этот способ достижения цели всегда безошибочен, в отличие от нашей собственной греховной воли, тем более ослепленной страстью.
Мельник стыдливо отвел взгляд — он слишком хорошо знал, куда чуть не завела его собственная, ослепленная страстью, греховная воля, и был рад, что собеседник не в состоянии прочесть его мысли.
— Значит, быть нам с тобой свояками, Вильхельм! — сказал он, чтобы лесничий не заметил его смущенного молчания.
— И это будет совсем неплохо, — засмеялся тот.
Крепко пожав друг другу руки, мужчины быстрым шагом пересекли поляну и вошли в ельник, в коричневатой полутьме которого догорали последние золотые лучи солнца. Каждая отходившая от ствола сухая веточка сверкала стеклянной нитью, и сквозь эту светящуюся сеть мельник разглядел Ханну: она с порога высматривала, не идут ли они, ведь Гектор давным-давно возвестил об их приходе.
II
В этот дождливый вечер середины октября в зале царило оживление.
На конце стола, как раз напротив Лизы, сидел гость — ее брат Пер Вибе. Этот знаменитый на всю округу (или печально известный — в зависимости от компании, в которой о нем заходила речь) пострельщик-браконьер был отнюдь не атлетического сложения. Он также не отличался ростом (сидя, был чуть выше сестры), а маска, под которой он скрывал свой характер авантюриста, представляла собой довольно заурядное мужицкое лицо, обрамленное едва ли не обязательной в тех краях бородой, которая, начинаясь от самых висков, кончалась под выдвинутым вперед, черным от щетины подбородком. Возможно, внимательного наблюдателя удивило бы, что взгляд, который горел в маленьких глазках под нависшими бровями, нередко бывал пронзителен и тревожен, то есть плохо сочетался с мирным ремеслом земледельца. Кожа его была сильно обветрена. Пер был десятью годами старше сестры, но на вид ему давали гораздо больше.