– Конечно, – откликнулась девочка, – ни один кот ее не любит. Тогда зачем же ты здесь живешь? Кругом влажно, противно. Еще и Яга ругает.
– Не просто ругает, – сказал кот, – лютует подчас. Все чем-нибудь кинуть норовит или ударить. И это после того, как я ей сотни годов сказки баю. Вот она, благодарность за добро!
– Так ты умеешь сказки рассказывать?! – удивилась Катя.
– А то! – гордо ответил кот. – Самые лучшие! Ведь я же – кот Баюн!
Катя похолодела. В этом крохотном помещении среди ночи она оказалась один на один с таким жутким зверем! Который к тому же еще и дверь перегородил! В голове в мгновение ока промелькнуло все, что она читала про этого ужасного кота. В собрании сочинений Александра Афанасьева, кажется.
Этот огромный кот, как утверждали народные предания, обитал где-то за тридевять земель в тридесятом царстве. Сидел на железном столбе, нападал на путников, которых видел аж за семь верст и питался исключительно человечиной. А когда начинал сказки сказывать, то убаюкивал жертву так глубоко, что сон этот невозможно было от смерти отличить.
Руки девочки непроизвольно потянулись к ушам, чтобы плотно зажать их и защитить от возможных коварных звуков.
– Та-ак, – нахмурился кот, – вижу, и тебе о моем людоедстве и смертоносном мурлыканье известно. Да?!
Катя, скованная навалившимся страхом, сделала над собой усилие и едва заметно кивнула.
– Ну, все! Хватит! – вспылил кот, и его глаза сузились.
Девочка, затаив дыхание, вжалась в стену, как только могла. Баюн вскочил и стремительно двинулся в ее сторону. Но, не дойдя пары шагов, вдруг развернулся и двинулся обратно. Затем влево, вправо. Так он метался несколько минут. Потом замер каменным изваянием и возмущенно возопил:
– Враки все это! Окаянная, такую гадость про меня выдумала! И по всему свету растрезвонила! Про людоедство наплела! А я отродясь ничего скоромного в рот не брал!
Катя с сомнением взглянула на кота и спросила:
– Что же ты мясо совсем не ешь, что ли?
– Совсем! – отрезал Баюн. – Разве что рыбку свеженькую иногда. Я больше молоко люблю, сметанку, сливки. Только вот вкус их давно позабыл. Э-эх!
– Так долго не пробовал? – уточнила девочка.
– Угу, – удрученно кивнул кот. – С тех пор, когда молодым еще был.
– А после, почему не ел? – удивилась Катя. – С желудком плохо стало?
– Да желудок-то здесь причем?! – раздосадовано воскликнул собеседник. – Желудок здесь совершенно не причем! Какой-то желудок выдумала! Не знаешь, так и не говори!
– Ну, не знаю! – с вызовом ответила девочка. – И что?! Ты же ничего не рассказываешь, только раздражаешься!
Баюн несколько успокоился, вздохнул и сказал:
– Эмоции вдруг захлестнули, прости. За долгие годы натерпелся, наверное. А тут еще сметана, как живая, перед глазами встала…
Он немного помолчал, а потом продолжил ровным уже голосом:
– Я еще котенком был, как у меня способности открылись сказки баять. Слух об этом быстро вокруг разлетелся. Вот и начали ко мне с разных сторон подступаться: расскажи да расскажи. А я и рад стараться, что всем удовольствие доставляю. Мало того, стал подмечать, что байки мои успокаивающе действуют. Кто в ссоре и разладе были, примиряются. Кто в тоске и печали, веселеют. Так сколько-то времени прошло – уж в юную пору вступил, – когда однажды мне отец строго так говорит: «Слушай, блаженный! Ты когда думаешь за ум браться? Жить начнешь, как исстари повелось? Давно пора мышей ловить! Учти, задарма никто тебя здесь кормить не будет! Лишний рот нам ни к чему!». Каких мышей, думаю?! У меня с малолетства душегубство отвращение вызывало. Погоревал я, погоревал, потом собрался и ушел, куда глаза глядят. Брел весь день. А к вечеру до деревушки добрался. Слышу, в одной избе ребенок плачет, надрывается. Родители никак сладить с ним не могут. Сел я под окном и принялся сказку мурлыкать. Малыш и угомонился. Хозяйка вышла на крыльцо, приласкала, накормила на радостях. Так и начал от деревни к деревне ходить. Чем отблагодарят, тем и пробавляюсь. А одаривали, надо сказать, щедро. Потом и к именитым дворам стали приглашать, капризных царевен да королевен успокаивать. Ну, из тех, кому ни един жених не мил. И вот как-то призвали меня в терем знатной воительницы. Она с весны до осени по просторам скакала, удалью и силой с богатырями мерялась, целые народы завоевывала. А на зиму спать заваливалась сил набираться. Только уснуть сразу не могла, ворочалась долго. Да оно и понятно: кровь молодецкая гуляет, никак не уляжется, покоя не дает. Надо сказать, я ее скоренько убаюкал. А сам опять по весям отправился. На другой год снова к ней зазвали, потом еще раз и еще. Так и повелось. Только по пятому году дела стали странные твориться. Куда ни приду, всюду с опаской встречают. Детей с улицы бегом уводят, сами в избах запираются, ставни затворяют. Дальше хуже пошло. За вилы начали хвататься. Гонят отовсюду, как чумного. Что, думаю, такое? В толк никак не возьму. В конце концов, когда идти стало некуда, богатырка уговорила у нее в тереме поселиться. И, как виделось, тому рада радешенька была. Что никому, кроме нее, баек моих чудесных слышать не доведется. Поначалу нахвалиться мною не могла. Затем все прохладнее относиться стала. А уж как сюда перебралась, точно с батраком обращаться начала. Только кричит, шпыняет и требует. Знает, что деться мне некуда. Я уж только потом скумекал, что это она обо мне слухи страшные распустила, чтобы окончательно заполучить. Столько времени прошло, а душа нет-нет да болит, что никого больше сказками порадовать не смогу.