— Скандал? — переспросила Ирина.
— А вы не знали? Ой, сейчас расскажу.
В это время раздались аплодисменты. На сцену вышел дирижер — рыхлый, вальяжный, лысеющий. Он раскланялся с таким видом, будто сейчас подарит публике немыслимый шедевр. Ирина заметила: глядя на него, Галина Павловна поморщилась.
— Вот этот как был бездарью, так и остался, — зашептала она ей на ухо. — Почему с ним Давид соглашается играть, ума не приложу. Единственный ведь талант у человека — приспособляемость. И ведь обошел многих гораздо более способных, даже имя себе какое-то сделал. Оркестр вот получил. Надутый теперь стал от важности, как Лягушка из басни Крылова. А искусство его сейчас сами оцените.
На них шикнули.
— Ладно. Про скандал расскажу в антракте, — пообещала Галина Павловна.
Ирина сомневалась, что сумеет по достоинству оценить искусство надутого дирижера. Не столь уж она была искушена в музыке. По ее мнению, играли и играли. Вроде вполне нормально. Галина Павловна, правда, продолжала морщиться, что-то бубнить себе под нос, однако, судя по аплодисментам, раздавшимся по окончании пятой симфонии, она была в меньшинстве, а большинство никаких огрехов не заметило и наградило исполнителей бурными овациями, в ответ на которые дирижер раскланивался с еще более напыщенным видом, чем когда вышел на сцену, и снисходительно принимал цветы.
— А букетики эти он, между прочим, сам оплачивает, — сообщила Галина Павловна. — Нет, это не Бетховен, а настоящий позор! Вы согласны?
— Не знаю, я не специалист, — смутилась Ирина.
— Тут и специалистом быть не надо, — продолжала негодовать ее соседка. — Вот скажите, вас это исполнение увлекло?
— Не особенно, — на всякий случай сказала Ирина, не слишком, впрочем, понимая, что вкладывает в это понятие Галина Павловна.
— Что и требовалось доказать! — возликовала та. — Ох, бедный Додик! Трудно ему придется. Ладно. Пойдемте походим. А то у меня от этого ужаса затекли ноги. Повесить этого Федорова мало!
Верхнее фойе наполнялось народом. Они спустились вниз и, купив в буфете бутылку минеральной воды, сели за столик.
— Так вот, о скандале, — с заговорщицким видом начала Галина Павловна. — Вы знаете, что Додик и Настина мама женаты не были?
Ирина уже собиралась сказать, что знает, но в последний момент удержалась. Ей так хотелось побольше узнать о Марлинском! А Галина Павловна, кажется, хорошо с ним знакома. Наверняка расскажет что-нибудь интересное. И вместо утвердительного ответа, Ирина уклончиво бросила: — Да что-то краем уха слышала, но неудобно расспрашивать Настю.
Галина Павловна оживилась:
— Настя многого и не знает. Ее-то тогда еще на свете не было. А я вот хорошо помню. Ох, сложная штука жизнь! Как она всех и вся поворачивает. Только давайте так: я вам ничего не говорила, а вы от меня ничего не слышали. А то прослыву еще на старости лет сплетницей.
— Ну что вы. Конечно, строго между нами, — заверила Ира, а сама в который раз подивилась, что подобные распространители информации вечно сообщают все и всем по самому большому секрету, тут же почему-то становящемуся общедоступным.
— Так вот. У них с Настиной мамой такой красивый роман был! Мы все умилялись. И, когда она забеременела, были уверены, что Додик тут же на ней женится. А он не захотел. Ходили слухи, что это из-за старой травмы.
— В каком смысле? — насторожилась Ирина, невольно подумав: «Неужели Дашка права, и у Марли некого что-то неладно по мужской части?»
Галина Павловна будто прочла ее мысли и усмехнулась:
— Ах, что вы, что вы! Физиология здесь ни при чем. Травма исключительно психологического плана. Все дело в том, что Додик был женат. Правда, ныне об этом помнит разве такая старуха, как я.
Произнеся последнюю фразу, Галина Павловна кокетливо поправила тщательно завитые и уложенные седые букли.
— Ну какая же Вы старуха! Замечательно выглядите! — сочла своим долгом отметить Ирина.
Полно, дитя, меня утешать, — отмахнулась та. — Мои женские годы давно позади. Но вернемся к Додику. Женился он очень рано. На втором курсе консерватории. Едва восемнадцать лет исполнилось. На очаровательной девочке. Арфистке. Своей ровеснице. Давид просто боготворил ее. Даже в ансамбле с ней играл. Хотя Додик и арфа… — Она выдержала выразительную паузу. — Ну это все равно что из пушек — по воробьям. Другая бы на месте Ариадны от счастья умирала, что такой муж достался! А она, вы только подумайте, через полгода ушла. Бросила Додика! И ладно бы в никуда. Ну не сошлись характерами. Бывает. Так ведь нет. К другому! Тоже к пианисту. Только уже устроенному в жизни. Лауреату международного конкурса. Консерваторию окончил. И квартиру ему родители сделали. А с Додиком приходилось в общежитии жить. Оба не москвичи были. Словом, променяла Ариадна талант и любовь на медный грош. А грош — он грошом и остался. Не вышло из этого лауреата потом ничего. А Додик тогда чуть с ума не сошел. И что-то, видимо, в нем надломилось. С тех пор ведь ни разу и не женился.
Вот и на Настиной матери — наотрез отказался. И к тому же уговаривал ее от ребенка избавиться. Но она молодец. Не послушалась. По-своему поступила. И Настю родила, и с ним, несмотря ни на что, в дружеских отношениях осталась, и после замуж удачно вышла. От дипломата своего еще двоих родила. Они сейчас где-то в Латинской Америке живут.
— Да, да. В Бразилии, — была в курсе Ирина. — Настя к ним прошлым летом ездила, кучу фотографий привезла и мне показывала. Только вот не пойму, Галина Павловна, а в чем скандал-то заключался?
В Настиной бабушке! — свирепо проговорила та. — Лена с Додиком между собой довольно быстро все уладили, не вынося сор из избы. А вот Ленина мама, Настина бабушка, не могла позора перенести. Принялась строчить письма во все инстанции. Время было советское. Так она и в партком накатала телегу, и в Министерство культуры, и даже, кажется, в ЦК. Словом, чуть не сорвала Додику первый в его жизни зарубежный контракт. Мы всем миром его отстаивали. А бедная Лена писала объяснительные, что претензий к Додику не имеет, и это не он, а она сама его бросила. Ну он в результате уехал, вроде как на полгода, а вернулся только в начале девяностых. До этого ведь невозвращенцем считался. Правда, о Насте все время заботился. И посылки Лене с любой оказией передавал, и деньги. А когда стало можно, сам стал к Насте приезжать, и она к нему часто ездила. И квартиру ей в нашем доме купил. Ну да. Теперь она для него свет в окошке. Никогда не скажешь, где найдешь, где потеряешь.
Прозвенел третий звонок. Галина Павловна всполошилась:
— Пойдемте, пойдемте скорее, Ирочка! Заболтались совсем! Так и на Додика опоздать недолго!
Когда они пробирались к своим креслам, Ирина увидела, что пустовавшее в первом отделении место рядом с ней занято Настей.
— А я боялась, вы опоздаете! — воскликнула она.
— Да нет, в буфете были, — пояснила Галина Павловна и, перегнувшись через Ирину, чмокнула Настю в щеку.
Та ухмыльнулась.
— Похоже, успели уже насладиться искусством Федорова?
— Сверх меры, — ответила за себя и за Иру Галина Павловна.
Едва Давид появился на сцене, как Ире стало понятно, что такое на самом деле бурные овации! Марлинский был великолепен. Высокий, стройный, в идеально сидящем черном фраке! С каким достоинством он шел по сцене! И сколько сдержанного достоинства было в его поклонах!
Давид сел за рояль. После первого же, взятого им аккорда, публика словно бы разом подалась вперед и в восхищении замерла. И началось волшебство. Игра Марлинского зачаровывала. Он увел всех за собой в иной мир, в божественные гармонии бетховенского концерта.