Собственно, и понимать-то было нечего: муж вернулся домой, в семью, и жена, естественно, хотела удостовериться, во-первых, что он, действительно, вернулся, во-вторых, что он, действительно, муж — может быть, и не Муж, но муж, хотя бы.
— Фуфло! — фыркнул Венька.
С того вечера и пошел этот невыносимый жаргонный язык, эта феня, это дурацкое арго. Венька с гордостью называл себя «химиком» и в поселке не преминул почтить память своей лтпешно-зековской жизни сидением на лавке под окнами местной тюряги.
— Мои друзья — хоть не в болонии, а гадость пьют из экономии, и на свои, — рычал он затем на Старуху всякий раз, как та заставала его с бутылкой «пивка».
— Слушай, Зин, пошла б сходила в магазин… Не хочешь, Зин? Ну я один… — восторженно цитировал Венька Вовку, явно стараясь ему подражать, и с этим Старуха уже не справлялась.
Куда там! Высоцкий пер из Низянского, как дым — из отчаливающего «Титаника». Хоть и звучит банально, но бытие его неуклонно стремилось к фатуму, то есть — к Фатуму. И вот — закровило наружу из полуоткрытого рта, на пол той самой вонючей комнаты, «мертвецкой», где мученически умерла до него бабушка Старухи. Нет, он особо не мучился. Он просто выплюнул жизнь, обжегши ею внутренности. Поздно выплюнул. Спохватившись во сне. Амба.
Дальше, собственно, и рассказывать-то нечего, ибо дальше начинаются пустоты, маскирующие, пока еще, Пустоту, пустоту, надвигавшуюся на все Старухино существование. Время словно постепенно замедляло бег, обманывая Старуху своей стремительностью: десять лет, что — пять минут, двадцать лет — что вчерашний день, — так ей казалось, в раме телевизора, обрамленной и облученной.
Сериалы и сонники, мужеподобные любовники, из которых почему-то помнился очкарик, с которым и вовсе ничего не было, кроме пары чашек несвежего чая. Не ее тип, так сказать.
— Бе-е-едненько… — разочарованно протянул, или проблеял, Вениамин, обводя взглядом Старухину комнату.
Вообще-то, он и сам не знал, на что рассчитывал, принимая Старухино приглашение — на богатство? одиночество? душевность? духовность? — да нет. Он знал, что Старуха живет скромно вдвоем с подрастающей дочерью, а порой едва сводит концы с концами, что она одинока… экзистенциально одинока, так сказать… не слишком-то душевна — какая душа у ущербного, как и он, человека?! — а дух… духовность… Старуха коллекционировала вырезки из журналов, обклеивала ими стены комнаты. Русские пейзажи, портрет Пушкина, Ахматовой, собственного отца, иконы Божьей Матери, вперемежку с кричащими рок-певцами и попсовыми силуэтами… Что тут скажешь про дух? Что он протух? Или потух?
По гороскопу Старуха — Петух, а он — Заяц, так что — неплохая компания, на это исключительно он и рассчитывал после десятка лет в «соловьях» и еще пятерочки — в «белых столбах» или на канатчиковой даче… он уже не помнил… где-то…
За чаем, и вправду, несвежим, разговорились. Почему — Соловьи? а потом — Леви? Ступор по вине супруги. Ругань, ругань, мат-канат… да вот и остановка, штопор, то есть. Думал, хана! Полечился немного. А там и вторая свадьба нагрянула.
Одному мужчине в России не прожить, обязательно найдется сердобольная да самоотверженная. Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят. Нашлась и на его долю. Ругать, обстирывать, мыть, ну и обмывать, конечно, выгуливать, драться, кусаться… Не выдержал. Сбежал. Снимал углы у старух. Между прочим, художник, и деньги водились, да все перевелись. И девки вешались, да так и обломились все. Это уже Старуха размышляла, задумчиво расставляя чашки по местам в серванте.
Последняя новость от Веньки — дворник убогий. А она-то думала, может, на работу устроит.
Старуха старательно пятилась задом, неумело орудуя тряпкой. Вахтер Венька с интересом наблюдал, как аппетитная попка в яркой цветастой юбке медленно, но верно, приближалась к его вахте. В прошлом — главный инженер-конструктор, Венька и на посту все что-то изобретал да конструировал, мысленно, правда.
Схемы, конструкции, инструкции… Мимо мелькали чьи-то лица, силуэты, анкеты, паспорта… Он смотрел на них мельком. Эта сторона человеческой жизни интересовала его меньше всего. Он зрел в корень, улавливал суть в сумятице и всевозможных спектаклях. Старуха причалила к его столу, на котором до рассвета горела белым пламенем писательская лампа.
Нет, он не писал — он читал, а лампа — так, для понту, и для свету. На вахте Венька перечел всю свою домашнюю библиотеку и взялся осваивать книжные лотки, благо под рукой, и справа, и слева от вахты, томились Кафка и Набоков, Битов и Пригов, Моэм и Пастернак, Камю и Сартр. Последним двум оказывал особый респект. За неприглядность и невыносимость. Со Старухой ходил на прогулки в близлежащий парк.