— Да, что ты говоришь такое, сын? — Джон успел задержать его за руку, — Кто смог так тебе промыть мозги, что ты не желаешь слушать собственных родителей? Хотелось бы услышать его имя.
— Уж он-то оказался почестнее той, кому я беззаветно верил и кем восхищался. Вы же настолько слепы в своей любви. Но, я теперь прозрел. Если бы можно было — хотел бы я иметь матерью другую, более достойную, женщину.
— Ни звука больше, Анри! — женщина приложила ладонь к его губам, а по щекам её стекали слезы, — За такие речи мироздание накажет тебя, а мне этого не вынести…
— Как вы могли предать нас? Лгали не только мне, но и всем, и прежде всего — тому, кто безумно в вас влюблен, — юноша отступил, отчаянно, замотав головой, — Больно… Мне так больно…
— Анри, успокойся, выслушай, наконец, — рука отца легла на его плечо, — В таком состоянии ты не можешь адекватно воспринимать мои слова.
— Что это?! — в глазах парня отразился нескрываемый ужас и отвращение, когда его пальцы начали принимать вид крючковатой лапы с длинными загнутыми когтями, покрытой чешуей, а зрачки его глаз стали вертикальными, — Что со мной происходит? Нет! Я не хочу! Кто-нибудь, помогите мне! — лицо его вытянулось, приобретая черты драконьей головы, на золотистой чешуе которой блестели ещё не высохшие слезы, а вместо речи выходил лишь рык.
Несколько раз мотнув головой, он изверг и пасти жаркое пламя и, расправив огромные крылья, метнулся в сторону окна, и прежде чем, родители смогли его остановить — выбив стекло вместе с оконной рамой, взвился высоко в небо, пока не исчез из вида маленькой, сверкающей в закатном свете, точкой.
— Анри! — Маргарита остановилась у естественной преграды в виде балконных перил, — Вернись, ты слышишь? Сынок, ну, что же ты… — молодая женщина бессильно опустилась на пол, всё ещё продолжая держаться руками за ажурные перила, — Неужели, вся наша любовь не смогла отвратить страшное пророчество?
— Ну, я этого так не оставлю, — возмущенно бросил Джон, помогая Маргарите подняться, что оказалось весьма затруднительно на слабых и затекших ногах, плохо видящую переполненными слезами глазами, — Ни кому не позволено управлять нашим сыном точно куклой-марионеткой, — и снова он видит её заплаканное лицо, рождающее в нем только одно желание — утешить и согреть, — Всё-всё, полно плакать. Ты, вон, вся уже дрожишь, — он приглаживал её растрепанные волосы, зная, что это её успокаивает.
— Это я виновата, я… Я всегда так баловала его, позволяя ему слишком много. Жан, прошу тебя — найди его, верни Анри, пока мальчик не совершил непоправимого, навлекая проклятие на свою голову… — она вцепилась пальцами в его руку, не сводя блестящих от влаги глаз, с его сурового и озабоченного лица.
— Всё в порядке, Ваша милость? — на пороге появился отряд стражников, возглавляемый генералом Агни, — Мы услышали звон разбитого стекла.
— Генерал, соберите лучших людей, — жестом Джон приветствовал его и сразу же отдал распоряжение, — Мы отправляемся в горы на поиски молодого господина Анри, — Агни коротко отсалютовал и направился собирать людей, столкнувшись в дверях с уже спешившими к ним друзьям.
— Марго, ну успокойся, — приговаривала златовласая, провожая Маргариту в покои и помогая ей переодеться, — Ну, что он снова натворил, что так расстроил тебя? Всё будет хорошо, а этот мальчишка ещё будет просить у тебя прощения, — а она всё не переставала беззвучно плакать, это настолько подкосило её, что как бы не хотелось ей самой отправиться за сыном, она была слишком слаба, чтобы подняться с постели…
И снова — кроваво-алые вспышки видений, от которых холодеет всё внутри:
Небо было серым и тусклым. Морозный холод пробирал сквозь тонкую сорочку, остужая воспаленные ссадины на руках и ногах…
Мягкие белые резные снежинки тихо оседали на замерзшее лицо, потрескавшиеся губы и дрожащие ресницы.
С первым ударом гвоздь начал входить в ладонь, и по телу прошла огненная вспышка боли, а по руке стекала тонкая струйка теплой красной крови, оставляя пятна на белой сорочке и припорошенной снегом земле. Но слезы, что стекали сейчас по щекам — были не от физической боли, а от горечи самого большого поражения в её жизни — она не смогла отвоевать единственного сына у сил зла. И она готова быть ещё сто раз распятой, только бы знать, что на его голову не падет гнев Мироздания. Она перевела взгляд в сторону и встретилась глазами с тем, перед кем ей было особенно стыдно, кто согласился до конца разделить с ней сей крест — в прямом и переносном смысле.