— Спасибо, учителя хорошие были, — гневно бросила она, — Да взгляни же на меня! Посмотри мне в глаза! — не выдержав этого томительного напряжения, она подошла и подняла его с подиума, развернула лицом к себе, уже занеся руку для пощечины, она остановила её у самого его лица, сняла и отбросила его очки — и отшатнулась от увиденного, а звон разбивающегося стекла очков оглушил подобно взрыву в приличном тротиловом эквиваленте — так и внутри у неё что-то гулко разбилось вдребезги… Она стояла и не могла произнести ни слова, и только губы её и подбородок дрожали, а по щекам текли обильные слёзы — его глаза были повреждены, и она пронзительно и болезненно осознала, что это означало. Господи, да он же ослеп! Как же это ужасно и несправедливо… Но, это ведь ничего не меняет — не меняет её чувств к нему, не уменьшает её любви.
— Ваше любопытство удовлетворено? — отступив на шаг, он зацепился за ковер, вовремя ухватившись за кресло.
Маргарита бросилась к нему. Она положила его голову себе на колени, а он держал в своих руках её ладонь — так они и сидели молча некоторое время.
— Тебе, правда, лучше уйти, — наконец произнес Джон, — Это не место для тебя. Твой Мастер не заслужил Света…
— Замолчи… Нет, вот, ты, и правда — дурак или притворяешься? — улыбнулась Маргарита, — Дурачок мой! Я ни куда не уйду… без тебя.
— Твоё место не здесь, — он, словно, не слышал её слов, — а я не могу уйти, не могу покинуть этот проклятый дворец. Видишь же — я не могу дать тебе ни чего, кроме своего увечья. Я не хочу, чтобы ты видела меня таким.
— Не смей, слышишь, не смей при мне так говорить! Неужели, ты так плохо знаешь меня, что говоришь такое? — и слёзы её капали на его лицо, и огнем запекли вдруг его глаза, он напряженно заморгал, — Господи, разве ты не чувствуешь, что я задыхаюсь и гибну без тебя? Я приму тебя, что бы с тобой ни случилось. Родной мой — мой свет, моя боль, слезы мои… Без тебя мне не было жизни — я жила во тьме. Наши дети так похожи на тебя, особенно маленький Анри — у него твои глаза и твой взгляд.
— Если бы ты знала… Ты же ничего не знаешь, — и губы его на её губах искали приют, — Как ты не понимаешь, я же хотел уберечь тебя, — а глаза невыносимо пекло и резало, так, что хотелось кричать, и от судорог ногти до крови впивались в собственные ладони, и, как луч света прорезает кромешную тьму, увидел он её лицо — нет, не тот образ, что навсегда высечен в его сердце, настоящую её — опухшие от слез губы и нос, блестящие глаза, слезинки на ресницах и потекшая тушь, и сердце защемило от сладкой боли — он снова смог увидеть её — такую близкую, такую родную. Нет, он был не прав — она не изменилась, она всё та же… его Маргарита…
Дальше — оглушающая темнота, и вот уже перед глазами предстает другой зал — залитый светом, отражающимся во множестве больших зеркал:
— Так скажите мне — кто мой отец? — красноречивый взгляд его темно-серых глаз прожигал насквозь, и что-то в этом взгляде уже изменилось, не ускользнув от пристального внимания матери, и за внешней иллюзией, когда он отчаянно старался сохранять спокойствие, а внутри его сжигало клокочущее пламя, а уж в пламени Маргарита разбиралась, как ни кто другой, — Мне необходимо знать правду, — изо всех сил он сдерживался, сохраняя почтительный тон, но глаза его требовали ответов, — Мои глаза, они не такие, как у милорда отца — они серые… Это возможно, что мои отцом является другой мужчина? Тот, что был влюблен, и чьи глаза тоже серы… — юноша нервно сжимал и разжимал пальцы рук и ресницы его подрагивали.
— Бог мой, Анри, кто тебе сказал такое? — сперва женщина даже не находила, что и ответить на эти обидно ранящие слова, тем страшнее было слышать их от родного сына, которому она отдавала всю себя, и слезы так и напрашивались излиться — от того ли, что так жестоко с ней ещё не обращались.
— Так это правда?! Мой отец — лорд Марк? Правда? Он — не просто мой крестный, он — мой родной отец? — молодой человек продолжал настаивать, отстранившись, когда она подошла к нему, протянув руку, чтобы убрать волосы с его лица, — Я — плод греха и потому так ненавистен вам? — в нем боролись отчаяние и надежда — его мир рушился, и он не знал уже, чему верить.
— Кто бы не сказал тебе это, он сделал это лишь с тем, чтобы причинить тебе боль и рассорить с нами, — Маргарита обняла сына и развернула к большому зеркалу, — Подойди и внимательно посмотри на себя, и можешь отбросить любые сомнения насчет того, чей ты сын — ты просто вылитая копия своего отца.
— Он предупреждал меня, что такого ответа стоит ожидать, — он решительно высвободился из её рук, — Кто же добровольно признается в измене и лжи? Вся моя жизнь была ложью… За что со мной так? — его трясло как при ознобе, и он часто смаргивал слезы, — Шестнадцать лет моей жизни вы низвергли и растерзали… Как мне теперь жить с этим? Кому мне теперь верить?
— Как ты разговариваешь с матерью? Сейчас же извинись перед ней! — в зале появился Джон и быстрым шагом подошел к стоящим у зеркала жене и сыну, являвшим из себя разительный контраст красного и черного — невысокая темноволосая женщина в пурпурном платье сложного кроя и юноша, на голову выше её, в черных брюках и темно-серебристого цвета свободной рубашке — смуглый, с длинными темными волосами и темными глазами, словно сошедший с обложки готического романа о каких-нибудь вампирах, — Прикуси свой язык, неблагодарный мальчишка! Твоя мать совершила почти невозможное чудо, произведя тебя на свет, сама чуть не погибнув при этом. Её желание подарить тебе жизнь и её любовь к тебе были настолько велики, что вопреки всем прогнозам врачей она дала жизнь тебе.
— А если я сын от другого мужчины? Вы бы и в таком случае продолжили бы её оправдывать? — горящие взгляды их темных глаз пересеклись, и Анри спешно отстранился, глядя всё ещё вызывающе, — Неужели правда настолько неприглядна, что вы предпочитаете замалчивать её? Не верится, что вы все лгали мне столько лет и терпели меня только по необходимости… Ну, разумеется — зачем вам дитя порока, когда у вас есть ваш любимец Алишер?
— Да, что ты говоришь такое, сын? — Джон успел задержать его за руку, — Кто смог так тебе промыть мозги, что ты не желаешь слушать собственных родителей? Хотелось бы услышать его имя.
— Уж он-то оказался почестнее той, кому я беззаветно верил и кем восхищался. Вы же настолько слепы в своей любви. Но, я теперь прозрел. Если бы можно было — хотел бы я иметь матерью другую, более достойную, женщину.
— Ни звука больше, Анри! — женщина приложила ладонь к его губам, а по щекам её стекали слезы, — За такие речи мироздание накажет тебя, а мне этого не вынести…
— Как вы могли предать нас? Лгали не только мне, но и всем, и прежде всего — тому, кто безумно в вас влюблен, — юноша отступил, отчаянно, замотав головой, — Больно… Мне так больно…
— Анри, успокойся, выслушай, наконец, — рука отца легла на его плечо, — В таком состоянии ты не можешь адекватно воспринимать мои слова.
— Что это?! — в глазах парня отразился нескрываемый ужас и отвращение, когда его пальцы начали принимать вид крючковатой лапы с длинными загнутыми когтями, покрытой чешуей, а зрачки его глаз стали вертикальными, — Что со мной происходит? Нет! Я не хочу! Кто-нибудь, помогите мне! — лицо его вытянулось, приобретая черты драконьей головы, на золотистой чешуе которой блестели ещё не высохшие слезы, а вместо речи выходил лишь рык.
Несколько раз мотнув головой, он изверг и пасти жаркое пламя и, расправив огромные крылья, метнулся в сторону окна, и прежде чем, родители смогли его остановить — выбив стекло вместе с оконной рамой, взвился высоко в небо, пока не исчез из вида маленькой, сверкающей в закатном свете, точкой.