— Молодец, сестрёнка, ты делаешь успехи. Теперь всё пойдёт на лад. Ты у нас просто волшебник, милый. Ты заслужил поцелуй, — и, в доказательство своих слов, она прильнула к его губам.
— Мы верили в тебя, детка, — обняла маленькую подругу Джастина.
— Молодчина, котёнок, — нежно улыбнулась Эллен в своей особой, плавной манере, неспешно растягивая слова и дополняя их такими же гладкими движениями.
— Oj! Teraz rozliczę się od radości! (Я сейчас расплачусь от радости! — пол.) — глаза Евы опять стали светло-салатовыми…
Маргарита улыбнулась:
— Спасибо! Спасибо вам всем — вы поверили в меня, поддержали. Ну, да и я сама — не промах. Но, без вас ничего бы не было, — лицо её осветила лёгкая улыбка.
Не успели они оглянуться, как уже подошли сами Рождественские праздники, которые всегда с большим размахом отмечали в этом доме. И этот Сочельник не стал исключением.
Девушки спустились в холл, и они были прекрасны, как античные богини — в длинных атласных платьях, струящихся по стройным телам.
Дэни была безупречна в платье голубого цвета, который заставлял её глаза сиять ещё ярче, в тон платью, на ней были украшения с бирюзой, локоны светлых волос, словно сияющим нимбом обрамляли её лицо.
На Маргарите было платье винного цвета (да, то самое, которое сшили Джон с Даниэллой), её короткую стрижку подчёркивали крупные серьги с рубинами.
Джастина выбрала серое платье, гармонировавшее с цветом её глаз, на ней были серебряные украшения. Волосы были нарочито небрежно скреплены заколкой.
Не менее эффектно выглядели Эллен и Ева — их рыжие волосы и зелёные глаза идеально сочетались с платьями цвета морской волны и украшениями с изумрудами.
В это время в дверь дома, который наша компания сняла на рождественские каникулы, позвонили. Даниэлла пошла открывать.
— Здравствуйте! Здравствуйте, мои дорогие! Санта поздравляет вас с Рождеством! Я принёс вам подарки.
— Наш любимый Санта! — одновременно воскликнули Даниэлла и Розалинда при виде брата, и бросились ему на шею, — Какой бы ты не надел костюм, свои озорные глаза, Питти, ты не спрячешь.
Теперь настала очередь Евы обнять Питера и поцеловать:
— Drogi, ja tak za tobie stęskniła się! (Дорогой, я так скучала за тобой! — пол.) — Я тоже очень скучал за тобой, родная! — обнял девушку Пит.
Рози мечтательно закатила глазки:
— Как же мне хочется увидеть подарки — вон их сколько под ёлкой, наверняка, и для меня что-нибудь есть. Так хочется, чтобы утро наступило поскорее.
— Этому весьма легко помочь, юная леди, — заметил Джек, — Сейчас ты идёшь в свою комнату и ложишься в постельку — и утро наступит даже скорее, чем ты думаешь.
Розалинда сначала надула губки и скорчила недовольную рожицу, но потом личико девчушки просветлело: — Джонни, Мэгги, вы стоите под омелой — по-моему, вы должны поцеловаться, — многозначительно улыбнулась она.
Поцелуй Джона показался Маргарите таким знакомым… Перед глазами всё поплыло — девушка хотела опереться о перила лестницы, что вела на второй этаж, но Джон поддержал её под руку, она лишь отвела взгляд — посмотреть ему в глаза было невыносимо. Откровенность его чувств причиняла ей боль, ибо сейчас она на могла на них ответить в той мере, в какой он того заслуживал.
Как дотошный археолог, она старалась аккуратно извлечь из глубин своей памяти, как усердный рыболов, старалась она выловить из туманных отголосков прошлых ощущений своё истинное я, свои истинные чувства, но они пока что лишь робкими ростками только начинали прорастать в её сердце.
— А мы чего ждём, милый? — Даниэлла запечатала губы молодого хирурга поцелуем.
Ева взяла Питера за руку: — Przyjaciele, a w tym domu jestem jeszcze ŕěĺëŕ? (В этом доме ещё есть омела? — пол.)
Маргарита изо всех сил старалась вернуться к прежней жизни, но что-то неуловимое надломилось в ней, и она уже не могла быть самой собой. Далеко не все пробелы в памяти восстановились, но друзья окружили её такой нежностью и заботой, за что девушка была им бесконечно благодарна. В особенности Джону — ему пришлось тяжлее всех, но он не бросил её, оставаясь рядом, не давил, продолжая ждать, когда она сможет принять его чувства. Только у неё пока все не получалось — пока она не смогла разобраться даже в себе.
Приступы головной боли усилились, и никогда ещё прежде с ней не случалось такого, чтобы картины зловещих видений приходили вот так — посредине белого дня, во время, когда она находится на лекции и ей нужно сосредоточиться на занятиях, и были до панической дрожи и мурашек на кончиках пальцев реальными и пугающими.
Август 1572 года
В то лето в Париже стояла сильная жара. Было невероятно душно, сам воздух казался тяжёлым, от запахов человеческих тел, пота, резких парфюмов и нечистот, смешивавшихся в удушающий коктейль.
В тяжёлом расшитом платье алого цвета с воротником под горло, Маргарите было трудно дышать, голова кружилась, казалось, ещё чуть-чуть, и она упадёт в обморок. Бледная, что ещё более оттенялось её тёмными волосами и тёмными глазами, она стояла, преклонив колени, на паперти собора Нотр Дам (поскольку новобрачные принадлежали к разным конфессиям, венчание происходило не внутри собора). Огромный шлейф её платья всей своей тяжестью давил на хрупкие плечи. Маргарита ни разу даже не взглянула на своего будущего мужа, коленопреклонённо стоявшего рядом. Господь свидетель — ей его навязали, она его совсем не знает, да и хочет ли узнать? Но, она — Валуа, она исполнит волю семьи и свой долг перед страной, но, продолжит жить так же, как и жила — в её жизни ничего не изменится. Сейчас ей хотелось только скинуть душившие её одежды и забыться в объятиях возлюбленного Генриха де Гиза.
— Генрих де Бурбон, король Наваррский, согласен ли ты взять в жёны Маргариту де Валуа? — Королеве Екатерине стоило огромных усилий уговорить кардинала Шарля де Бурбона (единственного католика в семье Бурбонов) поженить пару.
— Согласен, — голос жениха прозвучал настолько обречённо, как для новобрачного, что в глубине души Маргарите даже стало жаль его — возможно, его тоже совсем не радует перспектива этого брака, тогда они могли бы полюбовно договориться между собой.
— Маргарита де Валуа, согласна ли ты стать женой Генриха де Бурбона, короля Наваррского? — Маргарита не отвечала, ни один мускул не дрогнул на её застывшем лице.
По толпе, собравшейся на соборной площади посмотреть на празднество, прокатилась волна недоумения.
Адмирал Гаспар де Колиньи, Королева-мать, Анжу и сам Карл несколько раз переглянулись.
Морщины покрывают землистое лицо ещё совсем молодого короля, человека слабого здоровьем, почти блаженного. Однако, его лицо красиво. Глаза Карла, настороженные и умные, в промежутках между, всё учащающимися, приступами безумия кажутся добрыми. Это глаза сильного человека, но, с каждым днём, ему всё труднее управлять своим разумом.
Королева-мать Екатерина Медичи была ещё молода, но, все прожитые ею годы, паутиной морщин легли на её лице — с тех пор, как она четырнадцатилетней приехала в Париж, где мечтала обрести своё счастье, ей приходилось постоянно бороться — сначала за мужа, теперь — за детей. По иронии судьбы, её дети не отличались сильным здоровьем: старший её сын скончался на семнадцатом году жизни, трое других детей (сын Луи и близнецы Жанна и Виктория) умерли в младенчестве, сколько Господь отвёл ещё лет жизни болезненному Шарлю — неизвестно, её младший сын был изуродован перенесенной в детстве оспой. Она любой ценой сохранит престол для своих детей.
Кардинал повторил свой вопрос. Принцесса молчала.
Не выдержав, сам король подошёл к Маргарите и резким жестом схватил её за волосы и уткнул и головой в Святое писание.
— Она согласна, — ответил за сестру Карл.