– Итого получается шесть тысяч долларов за два месяца работы.
– Шесть тысяч долларов?
– Что, этого недостаточно?
– Нет. В смысле, достаточно. Даже многовато.
– Так и работа тяжелая. И потом, ты еще не видел, какого размера у меня задний двор. У меня один из последних участков в пол-акра на нашей улице.
– Я не боюсь тяжелой работы, – заверил ее Калеб.
– Вот и славно. Красивый музыкант с твердыми понятиями о трудовой этике. Думаю, в Остине такую комбинацию оценят.
Калеб посмотрел Джейн в глаза, явно изучая ее, пытаясь решить, можно ей доверять или нет. Джейн вдруг неожиданно застеснялась своего вида. Интересно, как выглядит ее лицо в естественном свете? Кажется ли оно ему таким же старым, как ее отражение в зеркале кажется по утрам ей самой? Потом Джейн вспомнила, что этот парень был возлюбленным ее дочери, и выругала себя за то, что ей не все равно.
– Ты уверена, что это с твоей стороны не благотворительность? – уточнил он.
– Абсолютно, – заверила она. – Ты окажешь мне большую услугу.
– И ты не станешь донимать меня вопросами?
– В каком смысле?
– Ну, вдруг ты это все специально придумала, чтобы запереть тут и выудить всякие подробности о твоей дочери?
– Я не стану ни о чем тебя спрашивать, – пообещала Джейн.
– Тогда ладно. Договорились. У тебя будет самый лучший задний двор в мире. Прямо со страниц модных интерьерных журналов.
– Отлично. – Джейн хлопнула в ладоши и улыбнулась. – А теперь прими душ и приведи себя в порядок. Когда будешь готов, поедем в город, купим тебе какую-нибудь одежду и инструменты.
– Одежду?
– Ну да, – подтвердила Джейн. – Одежду.
Она оттянула ткань рваной футболки у него на груди и вдруг почувствовала, как по спине у нее пробежали мурашки. Она и сама не понимала толком почему.
– Не могу же я позволить тебе разгуливать по двору в этом драном тряпье, правда? Что скажут соседи?
– Мы так не договаривались! – возмутился Калеб.
– Просто расслабься и получай удовольствие, – посоветовала Джейн. – Ты что, никогда раньше не делал маникюр?
– Нет, и надеюсь, что никогда больше не буду. У тебя разве нет подруг, с которыми можно заниматься подобными делами?
Джейн только улыбнулась Калебу, глядя, как он кривится и хмурится, пока маникюрша обрабатывает ему кутикулу. В новом наряде – грубых ботинках, мешковатых брюках и рубахе в клетку – он был невероятно хорош. Пожалуй, он все-таки впишется в их островную жизнь, подумалось Джейн. Если бы только ей удалось заставить его выбросить эту бейсболку.
Тащиться обратно в город ей не хотелось, а на острове единственным местом, где можно купить мужские вещи, был магазин туристической одежды и снаряжения. Они набили небольшую тележку таким количеством одежды, которого хватило бы на несколько месяцев. Калеб, впрочем, настоял на том, чтобы отдать деньги из своего заработка. А вот за маникюр платила Джейн. Против этого Калеб ничего не имел, поскольку, по его собственному заявлению, ни за что в жизни не стал бы платить за то, чтобы кто-нибудь подстриг ему ногти.
– Педикюр тоже делать? – спросила маникюрша, миниатюрная азиатка с сильным вьетнамским акцентом.
– Какой еще педикюр? – покосился на Джейн Калеб.
Джейн против воли расхохоталась.
– Да, – кивнула она маникюрше. – Педикюр делать обязательно. И еще парафиновую ванночку, пожалуйста.
К тому времени, когда они вышли из салона красоты, оба успели проголодаться, но Калеб заявил, что не горит желанием идти в модное место для девочек, и Джейн повела его в «Айленд барбекю хаус». Они сидели за столиком на улице и ели ребрышки с хлебом из кукурузы. Было по-прежнему прохладно, но появившееся солнце внесло приятное разнообразие в многодневную череду беспрерывных дождей. Поливая медом второй кусок кукурузного хлеба, Джейн задумалась, когда в последний раз была так голодна. Пожалуй, несколько недель назад, до новости о Мелоди. Джейн не хотелось омрачать такой замечательный день мыслями о смерти дочери, поэтому усилием воли она отодвинула их на задворки сознания и обратилась к Калебу:
– Признайся, что тебе понравилось.
– Ты про поход в этот дурацкий салон?
– Ага! Ну давай. Ведь понравилось же, правда? Хотя бы немножко.
– Разве что массажное кресло. Только не говори никому, а то от моей репутации на улице в два счета ничего не останется.
– Да ладно, кому я могу сказать? – пожала плечами Джейн. – Я же вообще ничего о тебе не знаю.
Калеб подозрительно сощурился:
– Значит, ты все-таки намерена устроить мне допрос с пристрастием, хотя обещала этого не делать?
– Нет, – с невинным видом ответила Джейн. – Мне просто любопытно узнать о тебе больше, вот и все. Разве это преступление?
– Там нечего узнавать, – отозвался он.
– Не верю.
Калеб снял бейсболку и положил ее на стол:
– Меня растила тетка, после того как у отца из-за пьянства отказала печень. Мама погибла в автомобильной аварии, когда я был совсем маленьким. Она тоже пила. Влетела в машину развозчика пиццы, который тоже погиб. Говорят, я был с ней в машине, но я этого не помню. С тех пор у меня шрам на подбородке. Тетка увезла меня к себе в Спокан. Летом жара, зимой холодина. Одинокие вечера у себя в комнате. Школьный психолог обнаружила, что я синестетик[3]. С музыкой меня познакомил один старик на улице. Я стал разносить газеты, чтобы заработать, скопил денег и купил себе гитару. Выучил шесть аккордов. Написал тысячу песен. С тех пор не мыслю жизни без музыки. Когда мне было шестнадцать, тетка умерла. Меня пытались устроить в приемную семью, но я сбежал. Бродил по горам, пока не пришел в город. С тех пор вся моя жизнь – сплошные горки. То вверх, то вниз. То находил работу, то терял ее. Но так и не бросил музыку. И вот я здесь. Одетый, как работяга из какого-нибудь фильма, подрядился работать у женщины, которая хочет помочь мне без видимых причин.
Джейн так заслушалась, что не донесла до рта кусок хлеба. Струйка меда стекала на стол.
– Ух ты! – произнесла она, когда он закончил. – Кто бы мог подумать.
– Я подумал, лучше прояснить этот вопрос раз и навсегда. – Калеб снова нахлобучил на голову свою бейсболку. – Чтобы ты могла удовлетворить свое любопытство.
Джейн положила недоеденный хлеб на тарелку:
– Мне жаль, что так вышло с твоими родными.
Калеб отвел взгляд:
– Какие ноты тебе выдали, по тем и играть приходится, так ведь?
– Значит, у тебя никого нет? – Он кивнул. Джейн не хотелось причинять ему боль, и она быстро сменила тему: – Ты сказал, что ты синестетик. Что это значит?
– Это значит, что я слышу звуки, как цвета.
– Правда?
– Да. Не все подряд, только часть. Всю музыку. И большинство голосов.
– И какого же цвета мой голос?
– Синего, – ответил он. – Очень красивого синего цвета.
– Так вот каким образом ты узнал меня по голосу, когда я тебя нашла?
Калеб кивнул и ожесточенно вгрызся в кость.
Джейн сделала глоток диетической колы и покосилась на вывеску с рекламой пива в витрине.
– Судя по всему, у тебя наследственная предрасположенность к алкоголю. Как и у меня. Ты когда-нибудь увлекался выпивкой?
– Не знаю, – пожал он плечами. – Немного, наверное. В юности. Но теперь я спиртного в рот не беру, потому что не хочу кончить как отец.
– Вообще ни капли?
– Я дал себе слово никогда не пить.
– Я тоже пью не слишком часто. Моя мать – алкоголичка в завязке, а брат – самый что ни на есть запойный пьяница. Я долгое время не употребляла алкоголь вообще. Даже вступила в мормонскую церковь, когда узнала, что им нельзя пить.
Калеб улыбнулся. Губы у него были перемазаны мясным соусом.
– А я в детстве пытался податься в Свидетели Иеговы, но тетка меня не пустила.
– Не знала, что Свидетелям тоже нельзя пить! – расхохоталась Джейн.
– Я не в курсе, можно им пить или нет, – ответил Калеб. – Я хотел присоединиться к ним потому, что тот чувак, который пришел к нам проповедовать, сказал, будто в их раю животные умеют разговаривать.
3