— Знаешь, Миша, ты только не обижайся, но я сегодня никуда не могу ехать.
Не очень удивился, потому что привык к подобным неожиданностям с ее стороны. Огорчился, правда, сильно. Я ведь уже рюкзак собрал, и бутылку вина туда запихал, и бутерброды с красной икрой — специально купил банку красной икры у официанта в ресторане. Спросил:
— Новая тетка приехала? По прабабушкиной линии?
— Остроумно, но не смешно, — ответила она, как мне показалось, зевнув в трубку. Дальше мы минут пять препирались, постепенно повышая тон. Я быстро дошел до своих обычных оскорблений и упреков, а она медленно взвинчивалась, с трудом меня догоняла. Наверное, толком не проснулась. Зато когда взвинтилась, то и выдала мне такое, от чего я остолбенел.
— Хорошо, Миша, — сказала она ледяным голосом. — Чем вечно слушать твою ругань, лучше скажу тебе правду. Не могу с тобой встретиться, потому что встречаюсь с другим мальчиком. Я тебе про него говорила. Мы учились вместе. Мы и до тебя дружили. Но он мне изменил, и я с ним рассталась. А теперь мы снова встречаемся. Я простила ему измену. Он сказал, что это была не измена, а роковая ошибка. Ты понимаешь?! Миша, ты меня слушаешь?
Слушал ее очень добросовестно, но ответить сразу не смог. Потом ответил, после долгой паузы:
— Я убью твоего мальчика. Я поубиваю всех мальчиков, с которыми ты училась.
Она хмыкнула.
— Миша, опомнись, что ты такое говоришь!
— Убью твоего мальчика и тебя заодно, — твердо повторил я, пребывая в уверенности, что еще сегодня, до захода солнца, выполню свое обещание. У меня руки мгновенно налились свинцом. Надо было только уточнить кое-какие детали.
— Где он живет? — спросил я добродушно. — Ты дай мне адрес, а об остальном не беспокойся.
— Миша, ты с ума сошел, да?!
— Если ты не дашь мне адрес, все равно вас выслежу.
— Вот ты, значит, какой!
Я хрипло рассмеялся.
— Именно такой. Вы у меня оба запляшете, как черти на сковороде! Обоих вас прижучу! Я тебе что — игрушка? Клоун из цирка, да?! Ты зачем со мной ездила на юг? Открою тебе сейчас, кто ты есть… — Здесь я разразился таким потоком брани, который на бумаге написать невозможно, да всего и не запомнил. Ведь выкрикивал угрозы и ругался, точно в бреду. Она уже повесила трубку, а я все еще продолжал выкрикивать какую-то бессмыслицу. Чуть голос не сорвал. Я тоже наконец повесил трубку и сидел тихонько у аппарата, съежившись и обессилев. Не было желания ни встать, ни лечь. Через какое-то время снова механически набрал номер, услышал ее голос и положил трубку. Вошел в комнату отец и молча топтался у двери. Я спросил:
— Тебе чего надо?
— Допрыгался?
— Да, допрыгался, — ответил я спокойно. — Отстрелялся и отбомбился. Дальше пустота.
— Так уж и пустота? Рано, сынок, лапки поднял. Бабья на свете мильены, а мужиков считанные единицы. Ты же мужик.
— Мужик, — согласился я. — Только не для нее.
Так мы аккуратно и откровенно поговорили с отцом, и он ушел. Ему нечего было больше сказать. Я слышал, как он бродит по комнате, и выходит на кухню, и включает свет в ванной, и никак не может успокоиться. Он разволновался. Так разволновался, что ничем мне не пригрозил. Хорошо, хоть матери не было дома и она не слышала, как я орал на любимую женщину и какими словами ее обзывал. Мать могла не понять и испугаться.
Могла подумать, что я свихнулся. Может, я и в самом деле свихнулся. Значит, у нас на работе будет два психа — я и Кудряш. И оба помешались на любовной почве — вот что забавно. Как будто других причин, чтобы чокнуться, в мире не осталось. Кудряш тихий помешанный, а Миша буйный. Меня, наверное, скоро упрячут куда положено. Там не будет так одиноко. Там много таких, как я. Будет с кем поговорить о смысле жизни. Я живо представил себе радостную картину. Сижу в смирительной рубахе, а рядом другие пацаны, тоже все в смирительных рубахах, но веселые и неунывающие. Я им подробно рассказываю про эту дрянь, а они делятся со мной своими горестями и заботами. Добрые врачи делают нам полезные уколы.
Я думал о том, что, конечно, ничего не сделаю ни Люде, ни ее хахалю-однокласснику. Молил бога только о том, чтобы хватило сил не унижаться больше и не звонить ей. Но рука, пока я сидел у телефона, так и тянулась к трубке сама по себе. Сознание мое раздвоилось, Одна его часть, гордая и разумная, отдавала себе отчет, что все кончено. Зато вторая, хлипкая и убогая, витала в облаках и безумно надеялась. Сознание, раздвоившись, принесло много боли моему телу. Руки затекли, сердце ужасно колотилось в ребра, и в голове стоял паровозный шум.