— Ага! — сказал он. — Опять у аптекарши околачивался. Туман в очах, и листья падают.
Федор поморщился.
— Да ты рыло-то не вороти, я же к тебе с чистым сердцем. Ты чего? Помнишь, в прошлом году я сам в клинч вошел с этой… ну, помнишь, кудрявенькая такая. О, как страдал! Чуть сдуру не женился. Точно! А после, как отрезало. И у тебя так будет. — Тут Петюня выпучил глаза, как он всегда делал, прежде чем высказать необыкновенную мысль. — Нас, мужиков, на мякине покупают. У женщины всегда свой интерес, который с нашим не совпадает. Ей надо обязательно тебя в капкан поймать и ногу прищемить побольнее. Тогда она счастлива.
Федор подумал, что если Петюня хоть отчасти прав и если Анюта хочет поймать его в капкан, то он охотно сунет туда не только ногу, но и башку. Да что-то не видать этого капкана.
Мать крикнула с кухни, чтобы они шли ужинать.
— Нет, мама! — откликнулся Федор. — Мы на улицу пойдем. Погуляем.
— Чего ты, — не одобрил его Петюня. — Пожрали бы, да айда. Я люблю, как твоя мамаша готовит. Она масла не жалеет, вот что важно… Нет, вижу, совсем ты ошалел с этой аптекаршей. Надо будет с ней заняться.
— Займись, — согласился Федор. — После только не пожалей!
— Шутю, Федюнчик! И юмор она из тебя, страдальца, высосала. Жаль! Какой был орел.
Они дошли до скверика, где в дальней беседке уже собралась небольшая компания. Генка по кличке Ханурик уныло терзал струны гитары. Парней пять курили, внимали. Друзья поздоровались с некоторыми за руку. Присели. Начиналось долгое, бессмысленное вечернее бдение. Федор вглядывался в знакомые лица и ощущал тоскливое жжение в груди, как изжогу. Он пришел сюда с Петюней, потому что ему было безразлично, где находиться. Но вообще-то он, как и многие до него, которых здесь не было, давно перерос эти дурацкие посиделки под гитарное бренчание, с набившими оскомину шутовскими разговорчиками и словечками, которые здесь вызывали истерический смех, а в любом другом месте прозвучали бы дико и бессмысленно. А ведь когда-то такое времяпровождение доставляло ему удовольствие, будоражило. К чему-то тайному и полузапретному они все здесь вроде бы приобщались. Э, да что кривить душой, ни к чему они не приобщались, сбивались в кучу, как волчата, жались к старшим, к тем, кто посильнее и поопытнее, у них исподтишка учились повадкам взрослых волков. Учились скалить неокрепшие зубешки: в стае, в "кодле" это было веселое и почти безопасное занятие. Теперь они с Петюней, и Генка, и еще кое-кто припозднившиеся тут гости, зато вон хлопают ушами сопляки лет по двенадцати, тринадцати, учатся в свой черед уму-разуму, сверкают любопытными глазенками. Неужели и он, Федор, был когда-то таким же, с гонором выпячивал худые локотки, втайне ища благосклонного внимания и покровительства сильных мира сего. Конечно, был. Да еще, пожалуй, поглупее других. Стыдно вспоминать. Тот давешний пионер из аптеки вряд ли затешется в такую компанию, у него, судя по всему, сызмалу шестеренки в голове самостоятельно прокручиваются. Как же получается, что уже изначально, с малых лет люди разделяются: одни норовят сбиться в "кодлу", другие бредут собственной тропкой? Какие тут действуют законы и предначертания? Может, все просто — за одними родители больше приглядывают, а иных сразу швыряют в реку жизни, не беспокоясь, что они вовсе не умеют плавать? И неужели он, Федор, человек стаи? Не хочется в это верить, и никому он в этом не признается, но похоже, что так. Не потому ли и красавица Анюта отнеслась к нему с пренебрежением, сразу почувствовала — он не сам по себе, не вольный орел, как польстил ему Петюня, а всего лишь щенок из своры, впервые вырвавшийся на простор индивидуальной тропы? С таким, конечно, нечего церемониться. Ату его!
— А ну поди сюда! — Федор окликнул совсем уж малолетнего губошлепа, который в силу своей возрастной незначительности даже не решался войти в беседку, заглядывал в нее через перила.
— Ты меня? — пискнул ребенок.
— Тебя, граф, кого же еще!
Мальчишка помедлил, соблюдая этикет независимого поведения, обогнул беседку, вошел и стал боком. Даже в неярком электрическом свете было заметно, как он мучительно насторожен. Он был ко всему готов.
— Курить будешь? — спросил Федор.
— Угостишь, курну.
— А кой тебе годик?
Мальчуган задорно шмыгнул носом.
— А тебе?!
"Кодла" загоготала. Справный малыш, находчивый, дерзкий, толк будет. Кто-то протянул ему окурок, но мальчишка не успел поднести его ко рту. Федор вышиб у него сигарету, а заодно уж отвесил оплеуху.
— Дуй домой, сопляк, уроки учи! Чтобы я тебя больше здесь не видел!