6
Пономарев шагал по темному городу. Он не заметил, как стемнело. Звездное небо стояло высоко и прозрачно. Легкие мысли, как гимнасты, кувыркались в голове.
Может, все почудилось. Может, я просто дурак? Ну дурак — в любом случае. Но ведь она ничего толком не сказала. А Воробейченко мог иметь в виду совсем другое. Мог соврать. Он почему-то обозлен.
Но ярко представлялось ему Аночкино облегчение, убийственное, почти радостное выражение ее глаз.
Удивительно, но сейчас, идя по улицам, не зная, куда приткнуться, без денег, без желаний, Пономарев больше не ощущал так остро свое ничтожество, в котором он не сомневался все последние месяцы и которое таскал, на спине повсюду, как мешок с углем.
Нет, теперь он шел могучий и свободный, отрешенный от хлопот, ни в чем не сомневающийся, почти счастливый. Надолго ли?
Он дошел пешком до Савеловского вокзала, считай, всю Москву пересек, сел в электричку и поехал в Р., маленький поселок. Там жил старый институтский друг, Костя Хмаров. Там он работал в рыбном институте. Жил в трех часах езды от Москвы, а видел его последний раз Пономарев года два назад. Хмаров приезжал в командировку, выколачивал какие-то приборы. Поэт Костя Хмаров ни одной звезды с неба не сорвал, незаметно работал, ни слуху о нем, ни духу не было.
В электричке, последней, ночной, в вагоне Пономарев был один. Он задремал у окна, притулившись на сиденье. И в полудремоте вспоминал, как водил Витеньку недавно к зубному врачу. Витенька, в ту пору турецкий султан, у врача не плакал, удивил всех своим мужеством. Только икал и зевал.
На жестком сиденье счастливый Пономарев, как наяву, снова сжал маленькую ручку, целовал мягкие волосы, приговаривая что-то, клянчил. И проснулся на последней остановке в слезах и беспокойстве.
Дальше надо было ехать на автобусе. Так удачно, совпадало — первый автобус на Р. отходил через полчаса. Пономарев трясся в обществе двух женщин в ватниках. Шофер вел маленький «газик» с сумасшедшей скоростью. Мелькали мимо деревья, огоньки, тени леса.
«Куда я?» — вздрогнул Пономарев, и вся нелепость происходящего предстала ему в ослепительной ясности. Но он все еще как бы бредил, острые уколы терпких мыслей и воспоминаний не терзали его, а приносили утешение. Он, как в припадке, мотал головой и повторял: нет, ничего. Нет, ничего, ничего. Все в порядке.
Автобус прибыл в Р. около пяти утра. Две-три улицы двухэтажных домиков, окруженных лесом. Здание с флагом — наверное, административный центр. Озеро. Все сразу охватывал взгляд. Воздух свежий, чистый и ароматный. Тишина мертвая. Машина притормозила на площади, на каком-то булыжном пятачке. Женщины засуетились и привидениями растворились в предутреннем тумане. Шофер, не вылезая из кабины, улегся на сиденье и сразу захрапел. На Пономарева он вообще не обратил внимания. Даже денег за билет не спросил.
«Первобытные условия, упрощенная культура отношений», — усмехнулся Пономарев.
Словно за тридевять земель осталась Москва со своим бестолковым движением, суматохой, гарью.
Пономарев улыбался. Он дышал легко. Крест на прошлое. Крест на семью. Тридцать или сколько там процентов зарплаты на алименты.
Спазм перехватил горло. Он представил, как Воробейченко наклоняется к его сыну, треплет его пушистый затылок, бьет с размаху по голове…
Никогда особенно не тяготился Пономарев своим отцовством. Одиноким растением рос Витька. Отец делал карьеру, не мешайте. Какое свинство эта карусель.
По адресу он без труда разыскал квартиру Хмарова. Костя открыл ему в трусах, торчал в дверях скелет скелетом.
— Это не сон? — спросил Костя.
— Давай ущипну, — хмуро ответил Пономарев.
Поселок городского типа уже просыпался, петухи орали, мыкнула где-то коровенка…
7
Костя, ликуя, привел друга к главному инженеру Вячеславу Константиновичу Бобру-Загоруйко.
— Вот, это Пономарев, — представил его Костя. — Помните, я вам всегда рассказывал.
Главному было на вид около сорока. В рыбном хозяйстве работали либо пенсионеры, либо молодежь. На средних линиях шел жесткий отсев, бегство. Вячеслав Константинович утром не поверил Костиному звонку. По рассказам Хмарова, его московский друг блестяще защитил диссертацию и не сегодня-завтра должен был отбыть за получением Нобелевской премии. А Костя позвонил и проорал в трубку, что этот именно в близкой перспективе академик явился к ним работать.
— Так у нас вакансия директора занята! — пошутил Бобр-Загоруйко.
Но вот он стоит перед ним — знаменитый Пономарев, столичный работник, среднего роста молодой человек с утомленным печальным лицом и серьезным взглядом. Возись теперь с ним.