— Не надо! — испугался я всерьез. — Ради бога, Ксенюшик.
Она убрала руки. Надула щеки. Сказала тихо, глядя в сторону:
— Да, я понимаю!
— Да нет же, Ксеня, — смутился я и, проклиная себя, завел обычную волынку.
— Пойми меня правильно! — попросил. — Мой характер в подобной ситуации требует одиночества. Я — эгоист. Хочу пострадать один. Не перенесу, если ты увидишь меня напуганным, слабым. Поверь мне. А я боюсь операции. Мне страшно и горько.
Она снова ласково взяла мою ладонь. Любопытно, но я говорил то, что примерно соответствовало действительности. Тем более где ей понять. Кто понимает нашу боль? Или, вернее, чью боль понимаем мы? Только свою. Сейчас вот мне опасно пошевелиться как-нибудь не так, а она готова без конца выяснять наши затянувшиеся отношения. Я ненавижу ее за это. А за что-то она меня ненавидит. Редчайший дар соприкосновения дается двум из миллионов. Нам с Ксенией он не дался. Пролежи мы всю жизнь в одной постели, останемся посторонними малознакомыми людьми. Что же злиться? Нервы трепать попусту. Зато она давала мне радость успокоения, минутной отрешенности. Я должен стоять перед ней на коленях.
— Я понимаю тебя, милый Володенька! — сказала она приторно. — Люблю тебя. Все от этого. Боялась потерять тебя…
— А теперь не боишься?
— Здесь — нет! — улыбнулась она, в который раз покоряя меня своей кокетливой, искусственной, но сияющей удивительной улыбкой. За ее спокойные слова и улыбку я готов прокрутить всю ленту сначала.
— Я тоже люблю тебя! — сказал я искренне, и голос мой задрожал. Сейчас мы оба заплачем. Это бывает.
— Тебе больно? — спросила она.
— Нет! — сказал я, глотая слезы.
Унизительное состояние. Ксеня, ты должна любить меня за одну идиотскую сентиментальность.
Через некоторое время Ксеня скрылась, пропала. Мы договорились, что я ей позвоню.
Возвращаясь в палату, встретил Пенина.
— Евгений Абрамович, не скажете ли вы? А когда будет операция?
— Торопишься?!
— Лучше раньше, чем никогда.
— Во вторник, думаю. Хочешь секрет? Тебе повезло, операцию сделает Дмитрий Иванович. Пластика — его диссертация. Понял?
Я кивнул. Значит, через пять дней. Как мне их пробыть? Герои учат иностранный язык накануне казни. Где уж мне. Сопли бы удержать в роковой момент. Большего я от себя не требую и не жду. Воображение услужливо нарисовало картину. Стол, вокруг деловитые врачи, на столе мое голое тело. Я связан по рукам и ногам, чтобы не дергался.
— Дядя доктор, — скулю я, пытаясь поцеловать руку со скальпелем. — Не надо! Снимите меня отсюда, дядя доктор. Я передумал. Простите!..
Все смеются. С самым смешливым ассистентом — истерика.
Так, я помню по кино, ведут себя предатели-интеллектуалы перед тем, как составить подробный список своих друзей. Неприятное зрелище. Но жизненно и поучительно.
Лет десять назад я подрался с одним парнем по фамилии Гольдвиг. Латыш он был. Подрались мы случайно. Гольдвиг был заводилой в маленьком районе и однажды мерзко поиздевался над моим другом. Друг провожал девушку, а Гольдвиг со своими телохранителями стоял и курил возле подъезда. Девушку они пропустили, а друга моего задержали. Стали допрашивать: почему он в шляпе, да почему в очках, да зачем пошел с девушкой, да сколько у него родственников в Китае. Двое держали его за руки, а Гольдвиг при каждом вопросе хлопал его по щекам перчаткой. Представляете? Девушка все видела из окна. Гольдвиг ей симпатизировал, оттого и устроил фашистский цирк. Хотел таким образом наказать соперника, а себя представить в выгодном свете. Цели он добился, мой друг и девушка встречаться перестали после этого.
Спустя целый год после дикой сцены мы шли из библиотеки с двумя или тремя товарищами. Навстречу попался Гольдвиг тоже с приятелями. Я вдруг вспомнил унижение друга, остановил шутника, без разговора ударил очень удачно в челюсть. Гольдвиг вырос выше меня на голову, но тут эффектно брыкнулся на тротуар. Потом ребята образовали кружок, а мы сняли пальто (осень стояла на дворе) и схватились всерьез. Гольдвиг, помню, поначалу был против драки, готов был даже простить коварное нападение. «Не хочу иметь лишних врагов, у меня их и так много!» — заявил он торжественно. Но его убедили, что стыдно.
Мы дрались, минут двадцать. Это моя единственная драка такого масштаба. Он вышиб мне три зуба, причем исхитрился их перекрошить (корни остались в десне), и вывихнул руку в плече.
Но убежал он, а не я. Он не выдержал такого долгого напряжения, страх перед бесконечностью охватил его, и он убежал, хотя был сильнее. А я остался, и друзья с песнями отвели, почти отнесли, меня домой. С тех пор моя гордость не ослабевает. Много раз я мерзко трусил и нередко старательно уходил от опасности, но всегда, вспоминая далекий вечер, оставался доволен собой.