Амалия Ивановна еще не ложилась и встретила меня гримасой.
— Что ж это мало погуляли? — спросила.
— Какие гулянья в этакую пору, Амалия Ивановна!
— Чай будешь пить?
Незаметно хозяйка перешла на "ты" — то ли уважение ко мне потеряла, то ли приблизила к себе.
— Вы, Амалия Ивановна, поймите меня правильно. Какой я, к черту, жених! Характер замкнутый, недружелюбный… И потом, как-никак надо оглядеться. Нельзя так сразу, взял да женился. Время нужно, а его нет.
— Не понравилась, значится?
— Нет, очень понравилась.
— Я ведь не какую попадя привела. Тоже, чай, не без ума. Наденька — женщина смирная, услужливая, из себя здоровая. По мужику крепко тоскливая. Она б тебе из одной благодарности вовек верна была. Детишек заведете.
— А много у вас таких, без мужей?
— Много, — сказала хозяйка с обидой, — хватает. Мужики которые — они посмелее, поднялись враз от хозяйства и уже на другой земле счастья ищут. А бабы остаются, ждут. Хорошая женщина не побежит, как кобыла, скакать с поля на поле. Уж, видно, женщины должны с опаской жить, пока молодые. А чуть постареют — никому не надо.
Мы еще немного поболтали таким манером, а потом разошлись, причем Амалия Ивановна не в избу вернулась, а медленно побрела во двор, к калитке. Что уж она надумала делать — загадка. Засыпая, все вспоминал Надюшин поцелуй и ни о чем не жалел.
Возвращение
1
— У тебя, брат, начался старческий маразм, — вещал Захар Остапенко. — Мы, молодые ребята, стремимся в отпуск к морю, в Коктебель, попить легкого винца, всласть покупаться, завести случайное знакомство. Это — жизнь. А стариков, конечно, тянет в деревню. Им там хочется присмотреть себе местечко на погосте. Маразматик беспокоится, что его некуда будет зарыть.
— Ну и юмор у тебя!
— Самый модный — черный юмор. Хочешь анекдот?
— Не хочу.
Мы сидели на кухне и попивали чай с галетами и вишневым вареньем, подаренным Амалией Ивановной на дорогу. Кончился отпуск, и завтра на службу. Я рассчитывал провести вечер в одиночестве, погладить, кое-что простирнуть, полы помыть — да мало ли! Газеты в конце концов просмотреть, которых не читал ровно месяц. Амалия Ивановна выписывала журнал "Сельская молодежь" — и больше ничего. Зато у нее была в сундуке подшивка этого журнала за многие годы.
Но вот мы уже сыграли пять партий в шахматы, уже чай пили вторично, а Захар не собирался уходить,
— Мало ты думаешь о смысле жизни, — ерничал Захар. — С тобою скучно. Философия, братец, облегчает жизнь, и философия самоценна. Говорить можно обо всем, но для развития философической идеи нужен партнер. А ты какой партнер? Нет, тебя я спрашиваю, какой ты партнер?
Он раскраснелся, попав под обаяние собственного ума.
— Еще для философии нужны азарт и настройка. А больше ничего — знания не нужны. Эти книжки из шкафов ты выбрось. Выбрось, не пожалеешь. Ну, давай, не поленись, сейчас и выбрось. Не хочешь? Ну, пожалуйста, как угодно.
Спорят, мол, что такое философия, выше она науки или ниже. Одни говорят, что выше, потому что это наука всем наукам. Другие талдычат, что и вовсе не наука, потому как в ней нет законов, а одни рассуждения. Бог им судья, спорщикам. Пусть они тебя с толку не сбивают, Степан. Хотя они на таких, как ты, и рассчитывают — на квелых, у которых полны шкафы книжек. А ведь много книжек не надо человеку, Степа. Ему надо пять штук. Сказать каких?
— Не надо.
— Ладно, потом запишу тебе на бумажке. А философия, Степан, это наше умение говорить друг с дружкой сложно и красиво о простых житейских вещах. Понял теперь?
— Теперь понял.
— Давно тебя знаю, Степан, а не пойму, добрый ты человек или злой. Никак не пойму.
"Почему бы мне не сделать Кате официальное предложение?" — подумал я, а вслух сказал:
— Добрый.
— А я вот злой. Я, Степан, иной раз думаю, что самый злобный человек по Москве. И хапуга.
— Это да, — согласился я, думая, что если Катя меня полюбит, то это же счастье будет какое!
— Я на добряков злой, — продолжал развивать мысль Захар. — Которые сидят и от доброты слюни пускают. Таких добряков вешал бы в парках на деревьях.
Захар далеко зашел в своей шутке.
— Когда проходит молодость, длиннее ночи кажутся, — отозвался я.
Вдруг что-то сжало его лицо, и оно покрылось морщинами, как сеткой.