— Что с тобой, Захар?
— Ты прав, — сказал он, — длиннее ночи кажутся. Этот бессмысленный разговор запомнился — уж не знаю почему.
2
Хочу вспомнить, как мне было тридцать лет, и не могу. А десять — могу. То есть помню, что в тридцать лет и еще раньше я работал, были всякие события, а какие? Но что-то же было. Что-то же волновало, мучило, какие-то дела делал, чего-то сторонился, к кому-то спешил. Смутно все, в тумане, и оттого страшновато. Будто другой человек жил.
А вот в десять лет мне мама купила велосипед. Это я не забыл и часто ощущением вспоминаю. Утром проснулся, а он, блестящий, металлический, стоит, голубчик, у самой кровати. И солнышко его серебрит из-под штор.
Выбежал из дома, вскочил в седло и помчался по направлению к аптеке на углу. Асфальт был в лужах, несся по лужам, рулил, а потом штанину засосало в цепь и я рухнул.
Какая длинная наша жизнь!..
3
Ну, ладно. В первый же день я почувствовал: что-то не так. Во-первых, Кати Болотовой не было на месте, а за ее столом торчал Владик. После обычных приветствий, которыми встречали отпускника, всегда чуточку неловких и деланно радостных, все чинно расселись по местам и зашуршали бумагами. Иван Эдуардович задержался и спросил:
— Разрешите доложить о проделанной работе?
Взгляд его был строг и поза выражала некоторое недоумение и понурость. Вероятно, он предполагал, что по справедливости это я должен был ему докладывать о причине своего длительного отсутствия, но вот по прихоти жизненного пасьянса выходит наоборот.
— А почему нет Болотовой?
— Катерина Викторовна больна.
— Что такое?
— Кажется, сердце.
— Что значит — кажется? Почему же вы не поинтересовались? Может быть, надо помочь, навестить.
Против воли голос у меня стал раздраженный, и Самсонов отвернулся. Потом нехотя и выйдя из официального транса процедил:
— Уже навещали. Товарищ Антонов возил передачу.
— Владик! — крикнул я. — На минуточку.
Юный Антонов приблизился вихляющей модной походкой. На нем были новые парусиновые клеши.
— Слушаю, Степан Аристархович.
— Что там такое с Болотовой?
Владик недобро покосился на Самсонова и что-то промычал невразумительное.
— Переведи на отечественный язык, — попросил я.
Иван Эдуардович усмехнулся. Какой-то холод вокруг, непонятное мне отчуждение. Никто из-за стола не поднял головы, было непривычно спокойно в комнате. Вдруг я поймал быстрый, настороженный, мгновенный, как укол, взгляд Дарьи Тимофеевны.
— Ваш заместитель в курсе всех событий и болезней, — сказал Владик и поморщился.
— Однако! — удивился я. — Как, оказывается, ты умеешь изъясняться, Владислав. "В курсе всех событий" — это слова мужчины, а не мальчика. А каких именно событий?
— Разрешите мне, — вступился Иван Эдуардович.
— Разрешаю.
— Я бы хотел… лично.
Антонов еще поморщился.
— У тебя что, зуб мудрости прорезывается? — спросил я.
— Нет, с зубами порядок. Показать?
Он открыл пасть, но не мне, а Самсонову продемонстрировал все свои желтоватые клыки, а заодно и розовый чистый язык.
— Ступай, ступай, трудись… Прошу вас, Иван Эдуардович. — Я невольно втянулся в их стиль, подозревая, что это какая-то новая веселая игра.
Самсонов опустился на стул и совсем близко придвинул ко мне огромные уши и лицо ковбоя с резкими скулами и точеным носом. Увидел, что у него влажная, с крупными порами кожа.
— Видите ли, Степан Аристархович, в ваше отсутствие произошли некоторые… э-э… неприятные события. Мною замечено, что сотрудники — некоторые, разумеется, — работают без усердия, без должной проницательности. Много времени тратят на пустые разговоры, невнимательны. Этот Антонов дважды опаздывал на работу, один раз на полчаса.
— Гнать в три шеи тунеядца! — вставил я.
Ободренный поддержкой, Самсонов заторопился:
— Катерина Викторовна допустила ошибку в расчетах, меня вызвали на ковер к шефу. Павел Исаевич приказал мне принять меры. Я, поймите меня верно, попал в неловкое положение: с одной стороны, приказ шефа надо выполнять, а с другой стороны, я тут без году неделя, люди меня не знают. Могут неправильно истолковать.
— Что же вы предприняли?
— Объявил выговор Антонову, Болотовой и Дарье Тимофеевне.
— А ей за что?
— Она дурно влияет на молодежь, позволяет себе безответственные заявления.
— Какого рода?