В тот день Алена более всего была озабочена студенческими делами. У нее сессия и три незачета. Два — пустяк, а один — по эстетике — она дважды завалила. Принимала зачет Мыльцына Екатерина Иосифовна, которая редко кому ставила зачет с первого захода, но это бы полбеды. Беда в том, что Мыльцына, по слухам, считала себя много умнее тех философов, о которых шла речь в учебниках, а потому была чрезвычайно обидчива и злопамятна.
Алена решила схитрить и позвонила прямо домой к милейшему Викентию Иссидоровичу Белецкому, который вел семинар на курсе, и тому уж действительно насочиняла с три короба. Сказала, что ей надо ехать во Львов к тяжело заболевшему брату, на ночь взят в общий вагон билет, он у нее с собой; но уехать к брату она не может, не сдав сессию. Белецкому всегда врали, и всегда он верил. Про Белецкого говорили, что у него жена — простая крестьянская девка, которая обманом и страхом женила его на себе и мучила подозрениями и зверством, запрещая по вечерам жечь электричество, и Белецкий вынужден был заниматься при лучине. Еще говорили, что жена Викентия Иссидоровича гонит самогон и принуждает его, желтушного, беспробудно пьянствовать по ночам.
И в этот раз Викентий Иссидорович посочувствовал в трубку, для важности переспросил, какой раздел ей сдавать, и разрешил зайти к нему домой от семи до восьми…
3
Викентий Иссидорович после того, как ему позвонила днем Алена Борисоглебская, сказал жене:
— Натусик, я отправляюсь по делам в министерство, пробивать эту самую экспедицию. А ко мне должна вечером подойти девушка. Если я задержусь, встреть ее, пожалуйста, поласковее. У нее брат заболел во Львове. Ты поняла меня?
— Вон седой скоро будешь, а туда же, де-евушка, — передразнила Наташа, с бесшабашным вызовом заглядывая мужу в глаза. Викентий Иссидорович беспомощно покачал головой и заторопился в переднюю.
В сорок лет Белецкий считал себя глубоким стариком. А Наташа по-прежнему казалась ему девчонкой с бантиками. Их сын Андрюша ходил во второй класс и носил домой одни пятерки. Викентий Иссидорович уважал сына, но воспитывал его в строгости и последовательно.
Он считал себя абсолютно удачливым и счастливым человеком и думал, что счастье, которое ему привалило, незаслуженно, и все видят со стороны, что оно незаслуженно, и считают его бездельником, который ловко устроился.
Летом Белецкий готовился в длительную командировку за границу.
В марте, однако, произошла заминка, где-то в неизвестном месте засомневались в надобности и срочности его поездки, и Белецкого три раза вызывали в министерство.
Наконец дело окончательно решилось, и сегодня Викентий Иссидорович должен был присутствовать на предварительном совещании, где утвердят кое-какие детали и приблизительную смету.
Белецкий очень волновался, но, как оказалось, напрасно. Совещание заняло около получаса и носило формальный информационный характер.
Все-таки от встречи у Белецкого остался горьковатый осадок чего-то недосказанного, туманного. Чтобы развеяться, он зашел в книжный магазин, в один, в другой.
В некоторых магазинах его по знакомству даже пускали во внутренние помещения. Как раз в одном из них, в плохо освещенной и сыроватой комнате, Викентий Иссидорович привычно погрузился в некое полумистическое забытье. Запах плесени и картона кружил голову, строчки страниц взывали к тайнам, старинные гравюры и иллюстрации действовали на Белецкого, как наркотические уколы. Он листал книгу за книгой, морщился, переступая с ноги на ногу, посапывая от удовольствия и нетерпения. Казалось, еще мгновение — и что-то произойдет, что-то неведомое откроется перед ним, в какие-то глубины он заглянет, откуда и выхода вовсе нет.
В седьмом часу Белецкий опомнился и заспешил, наскоро отобрал три книги, но денег ему хватило только на один фолиант с застежками, причем Белецкий не знал, что это такое, а купил древнюю штуковину, прельстившись единственно ее странным голубовато-багровым переплетом и медными пуговицами-застежками. Довольный, он уплатил в кассу тридцать четыре рубля, затем за руку подобострастно попрощался с продавцами, выскочил на воздух и — ловите миг удачи — тут же остановил такси.
4
— Зачем тебе машина, с ума спятил? — спросила сестра. В нейлоновом халатике в шикарной квартире, сплошь заваленной книгами, она была Кириллу просто давно знакомой стареющей женщиной, и больше никем.