Директор нахмурился, напрягся.
— Возможно, она и передовик. У меня их много, передовиков… Так вы что, очерк хотите о ней писать? Для какой газеты?
— Что вы, что вы! — я замахал руками. — Ищу ее сугубо по личному вопросу. Вам, возможно, это покажется малозначительным, но для меня, извините за откровенность, на этой девушке сосредоточены все помыслы. Я ведь хочу на Фросе жениться и при условии ее согласия — увезти в город. Это долгая и в чем-то невероятная история, Виктор Арсентьевич; история, я бы сказал, человеческого прозрения. Мы с вами мало знакомы, в сущности, совсем незнакомы, но разве двум интеллигентным людям трудно понять друг друга! В ваших глазах я читаю удивление, видимо, с вами ничего подобного не случалось. Но если случится, вы вспомните мой странный визит. Да, да! Фрося чудесным образом вернула смысл моему существованию. Я, можно сказать, возродился к новой жизни. Поверите ли, такими зряшными и пустыми показались все прежние хлопоты…
Директор начал ходить по комнате, бросая на меня косые взгляды. Я понимал, что он может принять меня за ненормального.
— Разрешите, Виктор Арсентьевич, задать вам один чисто человеческий вопрос?
— Пожалуйста. Если можно, короче.
— Не случалось ли у вас желания резко переменить свою жизнь. Перевернуть с ног на голову. Ну, скажем, поменять руководство молокозаводом на лапти путника?!
Директор подошел ко мне вплотную, но не выдержал моего ликующего взгляда, потупился.
— Вы и правда доцент? — спросил глухо.
— Это уже не имеет значения, поскольку за последние дни слишком многое изменилось. Вряд ли я вернусь к педагогической деятельности. Хотя, с другой стороны, что я еще умею? Но поверите ли, при одном воспоминании о нудных ежедневных обязанностях, о туповатых лицах некоторых учеников, о бессмысленных, унизительных перепалках в учительской, о всей этой рутине — меня охватывает дрожь. Стыдно думать о том, что лучшие годы прошли в душных стенах учебных заведений. Там все окна заколочены наглухо, уважаемый Виктор Арсентьевич. Мы изо всех сил вбиваем в головы подрастающего поколения куцые обрывки знаний, но не учим их главному: нравственному, любовному отношению к миру и к себе подобным. Могу признаться, силы, отпущенные мне природой, я разбазарил бездарно. Если бы можно было вернуть…
— Вернемся к Фросе, — спокойно заметил директор. — Я вспомнил, где она работает…
Объясняя, где Фрося работает и как к ней пройти, он потихоньку оттеснял меня к двери, проводил до самого выхода из конторы. На прощанье я крепко стиснул его руку и выразил сожаление, что мы не встретились раньше. Судя по выражению его лица, он вряд ли разделял мое сожаление.
Я не обиделся. Понимаю, что раздражил его своими скоропалительными откровениями. Очень жаль. За время нашей короткой беседы я искренне успел к нему привязаться. Утомленный честный человек, весь в замоте, живущий по ритмам, навязанным ему извне…
Фросю я нашел в палисаднике за основным зданием. Она обедала: пила кефир из бутылки и кушала бутерброд. На ней был казенный серый халатик, делавший ее старше. Увидев меня, она поперхнулась.
— Не пугайтесь, Фрося, дорогая! — я предупреждающе воздел руку. Только ее увидел, как волны щемящего душу восторга окатили меня с головой. О, как она чарующе хороша собой!
— Присаживайтесь, Сергей Владимирович! — пригласила она дрожащим голоском. — Вот, пожалуйста, угощайтесь!
Чтобы придать нашей встрече обыденность — успокоить Фросю, я взял с расстеленной на скамеечке газетки помидор. Уговаривал себя не спешить с главным, чудовищным усилием сдерживал рвущиеся с языка любовные признания. Нет, ни в коем случае не рубить сплеча. Она же ангел невинный, светлый! Любой сквознячок ее остудит. Надо осторожно подкрадываться, мелкими шажками. Надо ее исподволь вразумить, что я здоров и вполне отвечаю за свои слова и поступки.
— Ты всегда тут обедаешь, Фрося? — спросил я как мог беспечнее. — Разве у вас нет столовой? Обязательно надо кушать горячее на обед, чтобы не испортить желудок. Тарелочку горячего супика — и дело в шляпе. Я, когда учился, часто питался всухомятку и нажил себе гастрит. Ты уж побереги себя, Фрося!
"Чем больше прописных истин успею высказать, тем понятнее ей буду!" А истин я знал много, ох как много прописных истин выучил за свой век и с каким идиотским самолюбованием совсем недавно делился ими с окружающими.