Он увидел себя солдатом в лихо заломленной набок пилотке. Одно за другим возникали из памяти яркие события, верстовыми столбиками разделявшие его тогдашнюю жизнь. Он дотрагивался до них пальцами, нежил и с сожалением укладывал обратно на потайные полочки сознания; губы его растягивались в блаженной, детской улыбке. Потом помчались годы, удивительно похожие один на другой. Вроде бы и вовсе не было этих лет, и лишь маячили позади огненной рекой два понятия — Нина и дети. Сокровенный бесценный смысл его жизни. Все его надежды и труды давным-давно растворились в их облике, и в этом слиянии было нечто, казалось ему, неистребимое и вечное, что можно было разрушить, только убив одновременно его душу.
Сергей Сергеевич перевернулся на бок, отворил унылые глаза. В сантиметрах от его лица по стеблю пырея карабкалась зеленовато-серая гусеница. Он долго наблюдал за ней, утомленно щурясь. Чувствовал, что разгадка его затянувшегося болотного окостенения где-то поблизости, именно где-то возле Нины и детей. Но где и в чем эта разгадка? Очень важно было побыстрее понять, чтобы не погрузиться в трясину с головой и не утонуть, не задохнуться в мерной перетряске однообразных дней и вечеров.
Поворотился, укладываясь поудобнее, и начал с удовольствием вспоминать, как они впервые оказались вместе. Он и Нина.
Сергей Сергеевич после армии определился на тот же завод, где работал отец. От отца, наверное, и передались ему хватка и чутье в работе с металлом. Он быстро пошел в гору, через три года уже имел пятый разряд и зарабатывал прилично, наравне с пожилыми рабочими. Вдобавок он поступил в вечерний техникум. Ему было чему радоваться. Он жил тогда лихо, на полную катушку. Гонял на "Яве", крутил любовь с девчонками, предпочитая не слишком недоступных, бражничал с любимыми друзьями, учился уму-разуму, где только удавалось. Его на все хватало: и на гулянки, и на учебу. Взгляд его был зорок и насмешлив, а руки неутомимы, прихватисты. Будущее мерещилось веселым, как танцплощадка после двух стаканов вина. Казалось, что он неуклонно и стремительно движется куда-то вперед и вверх, и если бы кто-то сказал, что Сергей всего лишь топчется на узком пятачке, отведенном для него жизнью, он бы-засмеялся, не обидевшись и ничего не поняв.
Как-то воскресным днем с Венькой Кочмаревым они прогуливались по парку в Сокольниках. Друзья осушили по кружечке пивка, слопали по порции горячих шпикачек и были вполне довольны собой и обстоятельствами. Они рассчитывали ближе к вечеру "закадрить" двух подходящих девчонок, чтобы закончить выходной день в покое и неге.
Кочмарев учился на втором курсе Энергетического института, был образованным человеком, но все же в их маленькой компании верховодил Сергей. Он был остер на язык, не боялся ни бога, ни черта, а Венька обладал нравом деликатным и возвышенным, и черепушка у него варила медленно, как у крокодила.
Они совершили несколько неудачных десантных попыток приклеиться к праздношатающимся девицам, с горя маханули еще по кружечке пива, и тут вот Сергей углядел худенькую девушку, которая стояла у низкого штакетника, спиной ко всему свету, и плечи ее сотрясались не то от рыданий, не то от смеха. Невзрачная, в сереньком платьице тоненькая фигурка, но в ее позе и в том, как одиноко она стояла, было что-то вызывающе беззащитное, что неотразимо действует не только на юное воображение.
— Погоди здесь! — небрежно бросил Сергей другу. — Пойду выясню, что это за кадр.
— Да? — удивился Кочмарев. — А зачем?
Сразу Сергей, разумеется, не смог ответить, но если бы тот же вопрос он услышал спустя месяц… в старину бы сказали, что в тот миг судьба подтолкнула его счастливым перстом.
— Вы плачете? — спросил, еще не видя ее лица. — У вас что-нибудь случилось? Может, помочь?