После Саманты меня навещает моя младшая сестра Рори, типичная представительница нового поколения. Ничего общего со мной. Огненно-рыжие волосы, по меньшей мере на голову выше меня, зеленые глазища цвета спелого мха. Ее красота такая яркая и броская, что невольно хочется зажмуриться. Остается только восхищаться и удивляться тому, как же точно сошлись воедино все эти гены с ДНК, чтобы породить в итоге такое совершенство. Она выдавливает из себя довольно жалкую улыбку и тут же с готовностью сообщает мне, что, оказывается, мы с ней на пару руководим художественной галереей. Я тоже улыбаюсь в ответ, причем вполне искренне. Мне нравится сама мысль о том, что нас двоих что-то связывает по жизни, кроме родственных уз. Приятно сознавать, что вот мы, две сестры, храбро бросились покорять город Нью-Йорк. Правда, сейчас мы совершенно чужие друг другу люди, но ведь когда-то же мы были сестрами. Это приятно, это греет душу, даже несмотря на то, что я совершенно не знаю и не помню свою сестру. Сейчас! Но когда-то же я ее знала! Когда-то же, в той, другой моей жизни… И мне нравится осознавать, что в той моей прежней жизни присутствовала и эта красивая девушка тоже.
– Это я во всем виновата! – восклицает она, возвращая меня в день сегодняшний, и я вижу, как дрожат мускулы на ее лице. По всему видно, что она не может себя контролировать и отчаянно борется со слезами, которые вот-вот польются по щекам. Ее прекрасные зеленые глаза виновато смотрят на меня и тут же заполняются слезами. Еще немного, и слезы потекут ручьями, оставляя дорожки на ее безупречной коже. – Ведь обычно это я встречаюсь с художниками, но тут Хью купил билеты на концерт Брюса Спрингстина накануне выходных, и тогда вместо меня вызвалась лететь ты. И я согласилась.
Как бы между прочим Рори поясняет мне, что Хью – это ее парень, с которым они вместе уже около двух лет, и что сейчас он дожидается ее в отеле. Он прилетел вместе с ней сюда в качестве моральной поддержки, что ли. Намеревается пробыть здесь по крайней мере до понедельника, когда нужно будет выходить на работу. Сестра доверительно сообщает мне, что в скором времени они хотят объявить о своей помолвке. И тут же спохватывается, что сболтнула лишнее. Разве можно в обществе таких искалеченных людей, как я, вести разговоры о собственном счастье?
– Никто ни в чем не виноват, – успокаиваю я сестру, а сама между тем думаю: а может, и виноват! Может, это как раз ее вина! И у меня есть все основания ненавидеть ее сейчас. Кто мне ответит на этот вопрос? Только не я!
Саманта отдежурила со мной две ночи подряд, прежде чем вернуться к себе. Дома ее ждет работа – она юрист в какой-то крупной компании, рабочая неделя не менее восьмидесяти часов в неделю. Плюс семья, муж, который трудится в инвестиционном банке не менее ста часов в неделю.
– Иногда я грущу о тех временах, когда нам было по двадцать, – неожиданно признается она мне, натягивая на мой торс студенческую майку с эмблемой нашего женского землячества, а потом щелкает своим айфоном, запечатлевая меня на память. Спереди на майке надпись большими буквами: ГОЛЬФ-ВЕЧЕРИНКА. Саманта поясняет мне, что именно в таком прикиде мы всегда являлись на главную вечеринку года, организуемую землячеством. Шатались из одной комнаты общежития в другую, и в каждой комнате нам предлагали отведать какой-нибудь новенький коктейль. Тусовались, одним словом.
– И ты у нас всегда была самая трезвая! До последнего сохраняла ясность ума и держалась на своих двоих. А все-таки веселое это было время! – вздыхает Саманта. – Помнится, мы все старались напоить тебя, уламывали в каждой комнате. Но не тут-то было! Ты и в двадцать была ужас до чего серьезной и самостоятельной.
Саманта разражается веселым смехом. Я понимаю, что она хотела сказать мне комплимент, но почему-то ее слова больно задевают меня. Я молча окидываю взглядом унылую обстановку в своей палате. Вот ведь какие фортели может выкинуть жизнь, размышляю я. Так стоит ли так уж рано взрослеть и быть не по годам серьезной, когда еще есть время и можно просто подурачиться?