— Зинаида! Ты меня слушаешь?
— Да-да, мам, конечно.
— Так вот. Занятия музыкой — серьезное дело. Я не хочу снова обжечься, поэтому намерена объявить Манино будущее делом всей своей жизни, за которое намерена бороться начиная с завтрашнего дня.
— Мама, к чему этот пафос? Ты что, на войне? Зачем бороться? С кем? Ты, вообще, о чем?
— Я о том, что у девочки талант. С этим, я надеюсь, ты спорить не собираешься?
— Нет, конечно. Только главное в жизни здоровье. С этим, надеюсь, спорить не станешь ты.
— Я знала, что ты это скажешь. Сейчас добавишь, что ты решила отдать ее на каток, что надо избавляться от постоянных бронхитов, а потом уже думать об остальном. Правильно?
— Правильно.
— Вот! — отчего-то торжествует Галина. — А потом может оказаться поздно. Думать, моя дорогая, нужно обо всем и сразу.
— Мама, не ходи вокруг да около. Говори прямо, что ты предлагаешь.
— Я ничего не предлагаю, Зиночка, — торжественно объявляет Галина. — Я уже все решила.
Зина настораживается. Обычно пафос в голосе матери не предвещает ничего хорошего и заканчивается очередным скандалом. Галина держит театральную паузу, выработанную многолетней работой ведущей музыкальных мероприятий. Она таинственно растягивает слова и не спешит заканчивать фразы, чтобы публика успела ощутить всю неповторимость и величественность момента прежде, чем прозвучат первые аккорды. Вот и Зине следует запастись терпением, настроиться и приготовиться держать удар. Мать ждет. Она похожа на боярыню Морозову с картины Сурикова. Такая же важная, надменная, непоколебимая и несгибаемая, всем своим видом показывающая, что будет бороться за свои убеждения и не отступит ни перед чем, чего бы ей это ни стоило. Зине всегда тяжело спорить с матерью. Галина выше дочери, крупнее, красивее. Она — статная, спина у нее прямая, а шея длинная. По сравнению с Зиной-воробушком Галина — чайка. «Точно, чайка, — думает Зинка, глядя на мать, — кружит надо мной, присматривается и раздумывает, в какой момент лучше клюнуть, чтобы не упустить добычу».
— Не тяни, мам, — в голосе обреченность и заранее навалившаяся усталость.
— Хорошо, изволь. Я записала Машу в музыкальную школу.
— Куда?! Ей всего пять.
— Туда, ты слышала, Зинаида. И я прекрасно помню, сколько ей лет. А еще я отлично вижу, что у девочки в отличие от тебя присутствуют и талант, и желание взять в руки скрипку. И чем скорее это произойдет, тем лучше. Я водила ее на прослушивание, и Машу с восторгом приняли, несмотря на малый возраст. Надо пользоваться этим, пока у ребенка не пропала охота.
— Мама, ты уже обожглась один раз, но так ничего и не поняла. Невозможно вырастить гения против желания, а вот талант, подгоняемый мечтой, имеет все шансы дорасти до гениальности. Если Мане наскучит это занятие, ты ничего не сможешь с этим сделать, да я и не позволю тебе. А если музыка — ее судьба, если она будет продолжать жить и дышать мелодиями, то через несколько лет она сама попросит, чтобы ее учили играть. Ты вспомни Паганини. Как истязал его отец, какие варварские наказания применял за неправильно сыгранную ноту или неверно взятый аккорд. Да, у любого нормального человека такое насилие не вызвало бы ничего, кроме непреодолимого отвращения к инструменту, но с ним этого не случилось. Он влюбился в скрипку, как только услышал ее звучание, и все остальное перестало иметь для него какое-либо значение. Так что если Маша захочет играть, она сама об этом скажет. Разве не так?
— Все так, Зиночка, все так. — В глазах матери неожиданно загораются лукавые огоньки. — Только она уже сказала.
— Когда сказала?! Кому?!
— …
— Тебе?! Но почему?
— В смысле, почему не тебе? Потому что ты будто помешалась на своем катке и на разговорах о грядущей борьбе с бронхитами.
— Мама, но ведь у Маши действительно слабое горло, а каток — наилучшее средство для закаливания. Я устала уже отпрашиваться с работы и просить Фросю долечивать Машкины простуды. И вообще, этот спор ни о чем, мама. Если на каток я могла бы успевать водить ее до работы, то о музыкальной школе и речи быть не может. Подрастет, сама сможет ходить и тогда…
— Зина, сколько мне лет?
Зина осекается и в недоумении смотрит на мать.
— Ты о чем?
— Я о своем возрасте, милая. Мне — пятьдесят восемь, и я собираюсь на пенсию, чтобы заниматься воспитанием и образованием Мани.