— Нет такого закона, который запрещал бы мирные протесты.
И вот тогда-то я и понял. Полицейский был не на нашей стороне. Он тоже был на стороне протестующих.
— Вы правы, — спокойно сказала мама. — Мирные протесты — это не преступление. Но запугивания, преследования и угрозы — это преступление. Я надеюсь, вы относитесь к этому серьезно?
Констебль Томас захлопнул блокнот:
— Разумеется. Если мы найдем виновных, можете не сомневаться, они получат по заслугам.
Он встал, и ножки стула скрипнули, проехавшись по кухонному кафелю.
— А теперь, с вашего позволения, мне пора идти.
И он вышел из кухни. Входная дверь захлопнулась за ним.
— Он не хочет нам помогать? — спросил я у мамы.
— Конечно хочет, — вздохнула мама.
— Может, хотел бы еще больше, не будь его дочурка одной из этих протестующих, — фыркнул папа.
— Джефф, — прервала его мама, — хватит.
— Ладно. — Он встал и на секунду показался мне совсем не похожим на себя. Его лицо было каменным от злости. — Но если полиция не станет разбираться с этим, тогда разберусь я.
Перед началом учебы мы решили собраться еще раз и погулять напоследок. Встретились в доме у Толстяка Гава. Как обычно. У него были самая большая комната и самый большой сад с качелями и домиком на дереве. А его мама всегда щедро снабжала нас газировкой и чипсами.
Мы валялись на траве, несли всякую чушь и подкалывали друг друга. Несмотря на наш договор с мистером Хэллораном, я кое-что рассказал им о встрече с братом Железного Майки. Мне пришлось, потому что, если этот тип пронюхал про меловых человечков, значит, вся наша тайная игра пошла прахом. Конечно, в моей версии я героически дрался с ним, а потом сбежал. Меня немного беспокоило то, что Шон мог рассказать обо всем Железному Майки; тот с удовольствием опровергнет всю мою ложь. Но, похоже, мистер Хэллоран здорово запугал Шона, и он ничего не сказал.
— Так, значит, твой брат узнал о меловых человечках? — спросил Толстяк Гав, неодобрительно разглядывая Майки. — Ну ты и трепло.
— Я ничего ему не говорил, — заскулил Железный Майки. — Наверное, он сам узнал. В смысле, вспомните: мы же рисовали их повсюду. Наверное, он просто увидел и все.
Он лгал, конечно, но мне было плевать, как именно Шон обо всем догадался. Важно было лишь то, что он узнал, а это все меняло.
— Думаю, нам стоит придумать какой-то новый способ для обмена сообщениями, — предложил Хоппо без особого энтузиазма.
Я понимал, что он чувствует. Теперь, когда наша тайна вышла наружу, все было испорчено. А хуже всего то, что узнал о ней Шон.
— В любом случае это была довольно глупая игра, — сказала Никки и встряхнула волосами.
Я уставился на нее, чувствуя себя одновременно и уязвленным, и раздраженным. Она сегодня была какая-то странная. Иногда с ней такое случалось. Она становилась хмурой и вечно спорила с нами.
— Нет, не была, — сказал Толстяк Гав. — Но я думаю, продолжать ее нет смысла, раз Шон знает. К тому же завтра уже начнется школа.
— Ну да.
Все мы дружно вздохнули. Этим вечером мы чувствовали себя немного подавленно. Даже Толстяк Гав не говорил с этим своим дурацким акцентом. Голубое небо выцвело и стало мутно-серым. Облака нетерпеливо толпились на нем, так, словно не могли дождаться, когда можно будет как следует полить нас дождем.
— Мне, наверное, пора, — сказал Хоппо. — Мама хотела, чтобы я нарубил дров для камина.
Как и у всех нас, у Хоппо и его мамы в их стареньком доме с террасой был самый настоящий дряхлый и жуткий камин.
— Мне тоже пора, — сказал Железный Майки. — Мы сегодня едем на чай к бабушке.
— Че-е-ерт, вы все разбиваете мне сердце, — протянул Толстяк Гав, хотя и не вполне искренне.
— Мне тоже, наверное, пора, — признал я. Мама купила мне какую-то новую одежду для школы и хотела, чтобы я примерил ее до чая, и тогда у нее будет время что-то переделать, если понадобится.
Мы поднялись; после небольшой паузы поднялась и Никки.
Толстяк Гав драматично растянулся на траве.
— Ну и валите. Вы меня убиваете.
Теперь я понимаю, что тогда мы собрались вместе в последний раз.
Мы были спокойны, потому что оставались друзьями, настоящей бандой. Это уже потом все начало трещать по швам.
Хоппо и Железный Майки двинулись в одном направлении. Нам с Никки пришлось пойти в противоположном. Дом священника располагался неподалеку от нашего, и иногда мы с Никки возвращались домой вместе. Но нечасто. Обычно Никки уходила первая. Думаю, все дело в ее отце. Он был довольно строг и не любил, когда время тратили попусту. Хотя на самом деле ему, скорее всего, просто не нравилось, что Никки болтается с нами. Впрочем, мы не очень из-за этого переживали. Он был священником, и это все объясняло. Я имею в виду: священникам вообще ничего не нравится, разве нет?