— Можешь рассчитывать на меня, ты же знаешь, я сам в 25-м пострадал, когда к власти пришел Мачадо. Все, кто был с Менокалем, все пострадали. Так что…
Хулио уже повернулся к нему спиной. Надвинув на лоб широкополую шляпу, он вышел на улицу.
Был десятый час вечера. На углу проспекта Морелоса ждала Тина. Она взяла его под руку, и они медленно пошли к дому.
— Телеграмму я послала, как ты написал… О чем ты думаешь? — Тина ласково смотрела на Хулио, чуть повернув голову в его сторону. — Слышишь, — тихо повторила она, — я послала телеграмму на имя Карбо…
«Просим разоблачить до конца клеветническую кампанию, — вспоминал он написанный им текст, — начатую нашими врагами не было надругательства знаменем подробности почтой…»
— Ты знаешь этого Магриньята? Он убеждал меня, что готовится мое убийство… Ради этого сюда прибыли из Гаваны какие-то два типа…
— Как он тебя нашел?
— Он же живет здесь не знаю с каких времен. Мне Алехандро Баррейро рассказывал, что у Магриньята в Гаване были игорные дома…
— А как он попал в Мексику?
— После драчки с Мачадо. Этот тип друг консерваторов и их ставленника Менокаля, разумеется, после победы Мачадо на выборах, ему, как ярому консерватору и менокалисту, пришлось смотать удочки. Сама понимаешь, нам он не пара, он-то дождется «амнистии» генерала и вновь закрутит рулетку в Гаване…
Они дошли до улицы Абраама Гонсалеса, завернули за угол и пошли по ней. Тина слегка прижалась к плечу Хулио. Она уже слыхала об опасности. Товарищи предупреждали ее еще в декабре. И каждый раз, когда Хулио уходил из дома, ей становилось тревожно на душе… Он повернул голову к Тине, их взгляды встретились, он прижал ее руку к себе. И на какое-то мгновение тревога отступила, и теплое чувство счастья захватило все его существо. Оба невольно ускорили шаги. Его спокойствие, кажется, начинало передаваться ей. В эти тяжелые январские дни он оставался спокойным и сдержанным, как никогда. Она понимала, что за этим скрывается страшное физическое и умственное напряжение. Он был похож на скрученную пружину, готовую в нужный момент раскрутиться и ответить ударом на удар.
Они шли по улице, готовящейся ко сну, редкие магазины уже были закрыты, опускал металлическую решетку хозяин булочной, что напротив их дома. Вот и угольная лавка…
Черную тишину улицы прорезали два резких удара, словно щелчки бича: один, через несколько секунд второй. Она не сразу поняла, что это такое… Хулио дернулся и резко повернулся назад. Он не то падал, не то пытался броситься вперед, тело его наваливалось на Тину, а она в ужасе растерялась. Затем, словно споткнувшись обо что-то, он вытянул вперед руку и привалился к стене дома. Тине стоило неимоверных усилий удерживать его. Медленно, опираясь рукой о каменный выступ на стене, он опускался на тротуар.
Где-то слышался топот убегавших людей. Раздались встревоженные крики редких прохожих, залился трелью свисток полицейского.
Она ничего не слышала и никого не видела. Она не могла оторвать от себя его сильное тело, и никто бы, пожалуй, в эту минуту не смог бы этого сделать. К ним кто-то подбежал, кто-то что-то говорил. Она ничего не слышала и никого не видела…
Выло 9 часов 50 минут по местному времени, 10 января 1929 года.
Последняя глава
11 января 1929 года. На рассвете в 1 час 45 минут в больнице Красного Креста города Мехико скончался от двух огнестрельных ран кубинский политэмигрант коммунист Хулио Антонио Мелья.
Утренние газеты вышли с кричащими заголовками. Все остальные новости отступили на задний план. Убийство кубинского коммуниста всполошило мексиканскую прессу. Правда, ее меньше всего интересовала истина. Нужна была сенсация, любая, разумеется, приправленная солидной дозой любовных похождений. И сразу же в трагической гибели коммуниста кое-кто откопал «пикантные» подробности. Но продержались они на поверхности мутного газетного потока только два дня. Сразу же выяснилось, что ложь выскользнула из кубинского посольства в Мехико и ее распространяли разные подонки вроде доктора Амарраля.