– Пошли в следующую комнату. ― Сарычев выпрямился и разочарованно вздохнул.
Следующая комната была спальней – большая двуспальная кровать, тумбочки по краям и высокий до потолка платяной шкаф, к которому сразу направились Сарычев и Бурят. Но меня в отличие от них сразу заинтересовали картины, которые были развешаны на стенах комнаты. Написанные в разных жанрах, но в одной манере, они представляли собой, как мне показалось, подборку живописных полотен одного автора. Были тут и портреты, вероятно, знакомых и родственников, но в основном на стенах спальни были развешаны пейзажи. Один из них привлёк моё особое внимание. Пушистые в летней зелени деревья, скалистый холм, дорога, вьющаяся ленточкой, каменные стены и высокий без крыши донжон замка. Я подошёл ближе, чтобы получше рассмотреть картину… Сомнения исчезли. Это был тот самый провансальский замок Перибю, графическую зарисовку которого я сначала видел в залах на Крымском Валу, а потом вариант акварели в комнате Карины. Я быстро нашёл подпись художника. Н. Румянцев… Это был тот самый автор, карандашу которого принадлежала и графическая работа на Крымском Валу! Очередное совпадение? А может? Я испуганно оглянулся. Мой взгляд встретился с твёрдым взглядом Полуянова.
– Что-то знакомое? ― с любопытством спросил он.
– Да так… ― Я запнулся. ― Очень знакомая тема.
– Не мудрено. Средневековые замки – это очень популярный сюжет в живописи.
– И графике… ― добавил я и задумчиво посмотрел на Полуянова.
– Тумбочки не проверяли? ― хмуро спросил Сарычев, закончивший вместе с Бурятом перетряхивать чужое бельё в шкафу. Видя, что мы совсем неактивны в поисках, он решительно отодвинул нас с Полуяновым в сторону и сам занялся тумбочками. Кроме женских кремов, лосьонов и маникюрных принадлежностей на кровати оказалась небольшая фотография в прямоугольной рамке, с которой на нас смотрели улыбающиеся мужчина и женщина, снятые на фоне падающей Пизанской башни.
– А вот, наверное, и хозяйка квартиры, ― предположил Сарычев, кивнув на фото.
Я взял фотографию в руки и перевернул её. На обратной стороне было написано: «Семья Румянцевых-Селиных в Италии. Счастливый день. 05.05.2001 года».
– Он её муж! ― вырвалось у меня.
– Кто? ― спросил Сарычев, высыпав оставшееся в выдвижном ящике мелкое содержимое на кровать.
– Румянцев – муж Надежды Селиной.
– А попонятнее объяснить можешь? ― немного раздражённо, явно не понимая, о чём я говорю, спросил Сарычев.
– Художник, который нарисовал висящие в спальне картины, – муж Надежды Селиной.
– И что? ― недоумённо спросил Сарычев, но, не дождавшись от меня ответа, махнул рукой. ― Переходим дальше. Здесь пусто.
Третья комната была отведена хозяевами под рабочий кабинет, а точнее, мастерскую художника. Пустой мольберт стоял практически посередине комнаты. Рядом на полу и на стуле лежали прибранные в коробки краски, кисти и палитра. В неглубокой нише комнаты находился короткий диван, светлое покрывало которого было местами живописно испачкано разноцветными разводами. Около стены, лицом к ней, стояли многочисленные картины, не получившие, видимо, ещё своего завершения и парадной рамочки. Около окна оборудован небольшой рабочий уголок с широким столом, длинной вытянутой лампой дневного света и навесными полками, заваленными какими-то зарисовками и свёрнутыми в рулон бумагами.
Бегло оглядевшись, Сарычев показал нам с Полуяновым, как специалистам по мягкой мебели, на диван, а сам с Бурятом занялся полками и столом. Сдёрнув испачканное красками покрывало, я вытащил сначала одну диванную подушку, а потом, с помощью Полуянова, стал поднимать и вторую. Когда мы сняли вторую диванную подушку, под ней лежала маленькая красная коробочка. Полуянов тут же взял её и осторожно открыл. Он оцепенел, его глаза застыли в холодном зелёном сиянии, а губы медленно изогнулись в довольной, торжествующей улыбке.
– Что?.. Что там? ― засуетился Сарычев, бросив всё и подбежав к нам.
– Это перстень, ― тихо объявил Полуянов, не спуская с открытой коробочки своих глаз.
Он неторопливо и аккуратно повернул открытую коробочку, чтобы показать нам её содержимое. В ней на красной атласной подушечке лежал перстень. Полуянов бережно двумя пальцами вытащил из коробочки перстень и поднял его. Мы как будто окаменели, столпившись вокруг находки, и в полной тишине, затаив дыхание, заворожённо рассматривали её.
Это был серебряный перстень с крупным прямоугольным изумрудом в массивной оправе. Лишь слегка обработанный камень был удивительно яркого и чистого зелёного цвета. Он, видимо, практически не подвергся огранке и играл отражённым светом на дневном солнце, показывая глубину своего насыщенного цвета. На камне, ближе к границе оправы, была хорошо видна странная надпись, состоящая из двух выгравированных, абсолютно незнакомых мне, символов.