По неосторожности они обменялись письмами на этот предмет – и вот его право на Лизино наследство оказалось под вопросом. Конечно, Цунами вряд ли добились бы своего, но очень было бы гадко. А теперь он получит Лизины деньги: он их заслужил. Он ублаготворил Лизу и успокоил Чармиан.
Сомнительно, чтобы Чармиан была ему за это когда-нибудь хоть сколько-то благодарна. И все же Чармиан он обожал. Дивная женщина, даром что год назад он застал ее в тихом маразме. А теперь, когда она почти что пришла в себя, какая жалость, что у нее один Годфри на уме. Ну, и все равно: Чармиан – обожаемая за былое и, как угодно, прелесть по-нынешнему. А Лизины деньги он, ей-богу, заслужил. Зимой замечательно бы на Тринидад. Или на Барбадос. Надо написать, пусть пришлют рекламы.
Когда они подъехали к Старым Конюшням, из-за дома возник Перси Мэннеринг и приблизился к машине, помахивая журналом в сторону дверей, где было пришпилено сообщение Гая.
– На несколько дней?! – орал Перси.
– Ну, вот я и вернулся, – сказал Гай. – Сейчас Тони поможет мне выбраться из машины, мы зайдем в дом и чего-нибудь выпьем. А пока что, умоляю, не будем тревожить лилии долин.
– На несколько дней, – не унимался Перси, – это как?
Тони протрусил вокруг машины и взял Гая под руки.
– А я вас и ждал, – орал Перси, – вас-то я и ждал!
Подпираясь клюками, Гай пытался припомнить, что же он такое написал про Эрнеста Доусона в напечатанном отрывке мемуаров, с чего так обозлился Перси. Едва он успел войти в дом, как это ему открылось, ибо Перси начал высказываться.
– Вы цитируете стихотворение о Синаре: «И я был верен тебе, Синара, – на свой манер!» И комментируете: «Да, таков был Доусон, – он, кстати, и умер на свой манер, в объятиях чужой жены, притом жены лучшего своего друга!» Вот что вы написали, так или не так?
– Должно быть, так, – сказал Гай, падая в кресло, – я не имею оснований вам не верить.
– Между тем вы знаете не хуже меня, – завопил Перси, – что Шерард спас Доусона из кабака и привел его к себе домой, где его кормили и за ним ухаживали. И Доусон в самом деле умер на руках у миссис Шерард, гадина ты этакая: она его поддерживала и утешала на последней стадии чахотки. Не хуже меня вы это знаете. И все же намекаете, будто Доусон и она...
– Я всего-навсего старый очерствелый критик, – сказал Гай.
Перси трахнул кулаком по столику.
– Какой там критик – крыса гадостная, а не критик!
– Старый черствый журналист, – сказал Гай.
– Смрадный скорпион! Где ваша человеческая доброта?
– Про человеческую доброту ничего не знаю, – сказала Гай. – И никогда не слышал, чтобы скорпион смердел. А стихи Доусона мне всегда претили.
– Мерзавец вы – вы измарали его личность! При чем тут стихи?
– То, что я написал, по-моему, могло случиться, – сказал Гай. – Примерно это я и имел в виду.
– Дешевая издевка! – рявкнул Перси. – Да вы ради дешевой шуточки на что угодно...
– Вот дешевой – это я совершенно согласен, – сказал Гай. – Мне постыдно дешево платят за мои мемуары.
Перси схватил клюку Гая, прислоненную к креслу. Гай подхватил другую клюку и, кликнув Тони, искоса обратил к Перси свое круглое мальчишеское личико.
– Или вы отречетесь от своей клеветы, – возопил Перси Мэннеринг, по-волчьи ощерившись, – или я сейчас вышибу ваши вшивые мозги.
Гай слабо ударил по клюке, которой завладел Перси, и все-таки чуть не вышиб ее из дрожащей старческой руки. Но Перси перехватил клюку, взял ее обеими руками и так трахнул по клюке Гая, что она грохнулась на пол. Как раз в это время появился Тони с подносом, уставленным дребезжащими стаканами.
– Иисус Мария, – сказал Тони и поставил поднос на столик.
– Тони, будьте любезны отобрать мою трость у мистера Мэннеринга.
Перси Мэннеринг, обнажив оба зеленоватых клыка, стоял с клюкой в руке, готовый, казалось, сокрушить всякого, кто приблизится.
Тони попятился и шустренько укрылся от Перси за письменным столом. Затем он наклонил голову, повращал глазами и набычился из-под рыжеватых бровей, хотя уж на быка-то он был вовсе непохож.
– Извольте одуматься, – сказал он тому и другому.
Перси отнял одну руку от содрогающейся клюки и взял пресловутый журнал. Он махнул им в сторону Тони.
– Ваш хозяин, – сказал он, – гнусно оболгал моего покойного друга.
– Увы, даже сие не исключено, – отозвался Тони, на всякий случай держась за край стола.
– Вы бы лучше положили на стол лист писчей бумаги, Тони, – сказал Гай, – а то мистер Мэннеринг желает написать опровержение редактору журнала, которым он потрясает.