И все же, повторяла себе миссис Петтигру, к мужчинам вроде Эрика она подход знает. Не то чтобы ей доводилось иметь дело с таким точно типом. Но такое поведение было ей вполне знакомо – человек, как она понимала, ненормальный: к деньгам очень жаден – и все-таки готов жертвовать любыми деньгами ради иного, особого и пакостного удовлетворения. Знавала, знавала она людей, которым дороже всяких денег была, например, своя амбиция.
Настолько-то она его, голубчика, кажется, понимает. Ничуть, пожалуй, неудивительно будет, если он кому-то в отместку пожертвует чем угодно. Только вот можно ли ему доверять?
– Я ведь как, – сказал он ей, – я действую из нравственных побуждений. Я твердо уверен в том, что моему старику это будет полезно. Послужит ему уроком.
Ох, ну Эрик, видать, тот еще фрукт! Она взглянула на его маленькие кисти, на женский – вылитая Чармиан! – разрез глаз и подумала, что доверилась она ему, пожалуй, сдуру.
Эрик и правда был тот еще фрукт. Олив написала ему, что отца шантажирует «некая миссис Петтигру» и он, того и гляди, завещает ей бóльшую часть состояния. Эрик действовал быстро, ни минуты не размышляя. Не стал он размышлять и в поезде из Корнуолла; зато как тешили его восхитительные перспективы: уничтожение Годфри; измывательство над Чармиан; вероятное открытие родственной души в этой миссис Петтигру под ее вероятной суровой внешностью; упоительная возможность при всяком удобном случае заголять всех перед всеми; и упоенное обладание наличными в сумме, достаточной для того, чтобы пойти к тетке Летти и сказать ей все, что он о ней думает.
Не то чтобы он особенно знал, что он о ней думает. С юных лет он затвердил одно: семья перед ним в неоплатном долгу. И все, в том числе и семья, сходились на этом от его двадцати двух до двадцати восьми лет, то есть целую вечность. Он был ни в чем не согласен со своей семьей, кроме как в том, что: «Во всяком случае, мы жестоко провинились перед Эриком. Как это мы так сплоховали? Бедный Эрик, Чармиан его чересчур избаловала. Ребенок вырос без материнской ласки. Годфри слишком с ним носился, он никогда не обращал на мальчика никакого внимания. Годфри был излишне уступчив, слишком строг, скупился, задаривал его деньгами». Умственный климат изменился, и взрослые переросли эти свои суждения, но к тому времени Эрик накрепко их усвоил.
Летти повезла его отдохнуть душою и телом; он ее обокрал, а ответ держала гостиничная прислуга. Она попробовала заинтересовать его посещением заключенных: он стал проносить в «Уормвуд скрабз» письма и табак. «Бедный Эрик, ему не дают никакой возможности... Совершенно напрасно послали его в эту идиотскую школу. Неужели надо было унижать его экзаменами? Во всем виновата Чармиан... Летти во всем виновата... Годфри никогда пальцем не шевельнул...» Он поступил в художественную школу и попался с поличным, стащив шесть тюбиков краски. Его отправили на психоанализ к врачу-фрейдисту; но врач ему не понравился. Его показали психиатру-адлерианцу, потом персоналисту. Тем временем он совратил несовершеннолетнего служителя клуба, и стало ясно, что ему нужна соответствующая и чуткая психотерапия. Его излечили, и он вполне доказал это, обрюхатив горничную. Чармиан приняла католичество.
– Подрастет – повзрослеет, – говорила Чармиан. – Дедушка мой в юности тоже очень безобразил.
Но, к изумлению Эрика, старшие постепенно перестали винить себя за его злополучие. Черствые лицемеры, думал он, от своих же слов отказываются. Он дождаться не мог, когда же они наконец заговорят о нем по-прежнему, и вместо этого к тридцати семи годам понаслушался самых неприятных вещей. Он купил себе коттедж в Корнуолле и принялся там пьянствовать на их деньги. Война застала его в лечебнице для алкоголиков. Когда он вышел оттуда, его призвали было в армию, но немедля забраковали как психически неустойчивого. Он ненавидел Чармиан, Годфри и Летти. Ненавидел он и своего двоюродного брата Алана, который стал превосходным инженером, а в детстве был рядом с Эриком дурак дураком. Он женился на негритянке и через полгода развелся, а Годфри уплатил ей отступного. Время от времени он писал Чармиан, Годфри и Летти, с тем чтобы сообщить, как они ему отвратительны. Когда в 1947-м Годфри отказался содержать его, Эрик помирился с Летти: она оделяла его скромными вспомоществованиями и не скупилась на посулы. Но Летти вскоре обнаружила, что за свои деньги она его и в глаза-то почти не видит, и ограничила щедроты разговорами о завещании. Эрик написал роман и пристроил его в печать: фамилия Чармиан возымела действие. Он, кстати, и был похож на писания Чармиан. «Бедный Эрик, – сказала Чармиан, – он не слишком оригинален. И все же я считаю, Годфри, что теперь, когда он наконец взялся за какое-то дело, мы обязаны ему помочь». В течение двух лет она высылала ему все свои свободные деньги. Эрик открыто обвинил ее в скаредности и зависти к его таланту. Годфри не пожелал вступать с ним в переписку. «Я подозреваю, – признавалась Чармиан Гаю Литу, – что Годфри втайне трепещет, как бы в семье не появился еще один романист». И добавила: «Ну конечно, Годфри всегда хотел определить Эрика компаньоном в свою мерзостную фирму», что было не совсем так, но очень к месту.