- Но это не идёт ни в какое сравнение с моей «Галегой»,[28] - частенько вздыхал Рамирес. – Конечно, она была карракой,[29] старушкой, можно сказать, но я любил её больше всего. Первый корабль, как первая женщина – такого не забыть с другими.
- Что с ней стало? – рискнул спросить я на третий или четвёртый вечер нашего знакомства. Наверное, капитан уже считал меня достаточно близким человеком, чтобы поведать историю своего первого корабля.
- Говорят, она погибла где-то в неизвестных морях, вместе со всей экспедицией этого проходимца Колона, - ответил он. – Ушли для короны искать новые земли, а толку… Только отличные корабли сгубили. А мою «Галегу» чёртов кантабриец де ла Коса забрал себе за долги. Переименовал её в «Санта Марию» и сам решил выйти в море капитаном. Да только какой из него капитан – ясно теперь!
Видимо, рана была старой, но заживать не спешила. Рамирес охотно рассказал мне всю историю, как будто заново растравляя её. Это доставляло ему какое-то почти извращённое удовольствие. Поэтому я поспешил сменить тему.
- Повезло вам, Рейнар, что нашли тех мальтийцев, - заявил Рамирес, когда мы взяли курс на Кандию, обогнув Сицилию. – Мало кто согласился бы взять на борт пассажира, даже если и по пути.
- Мир и море не без добрых людей, - развёл руками я. – Даже в наше время.
- На море, скажу я вам, - сказал кастилец, - вообще, мало что изменилось. Я считал, что чума станется для нас едва ли не золотым веком. Что все побегут на острова, бросив гниющий труп континента исходить смрадом и заразой. Но нет, - вздохнул он, - люди остались сухопутными. Лишь венецианцы сбежали на Крит, переименовав его в Кандию.
- А как же Земли улыбок? – прищурившись, глянул ему в глаза я.
- Видите мой салон, - обвёл рукой всё великолепие позолоты и искусной резьбы по дереву капитан, - посуду, с которой мы едим, - вкушать пищу земную он предпочитал из тарелок тонкого фарфора, с позолоченной вязью восточных букв по краю, наверное, какие-нибудь цитаты из Корана насчёт еды, еда, конечно же, была под стать посуде, и кубки с вином – только из драгоценных металлов, украшенные мелкими камнями, ну и вина, естественно, только лучшие, - добавьте к этому стоимость всего корабля, команды, если продать её безбожным работорговцам, и содержимое всей моей маленькой кубышки на чёрный день. Вы не иудей, но, думаю, понимаете, какая выходит сумма. Так вот, сударь, этого не хватит и на половину, да что там, на треть, взноса, который обеспечил бы мне лишь возможность попасть на эти острова. Те самые вежливые господа из Мальтийского ордена, что согласились подбросить пассажира до Салерно, отправят на дно любого, кто приблизится к Святой Марии или Сан Мигелю.[30] Уж там-то их морские патрули никого не пропустят. Они стерегут свои денежки так же рьяно, как их бывшие братья сражаются с мертвецами на суше.
Я знал о расколе в стане ордена Госпитальеров. Часть из них, остававшаяся на острове Мальта, придерживалась примерно той же точки зрения, что и капитан Рамирес. Их возглавил старый магистр ордена Джованни Баттиста Орсини, призвавший всех верных иоаннитов вернуться на Мальту. Однако далеко не всем этот приказ пришёлся по душе. Лидером несогласных стал Пьер д’Обюссон, первым с гордостью принявший именование Бездушного. Вокруг него сплотились те рыцари, кто считал своим долгом защищать людей от кошмарного недуга, странствующего по Европе. Так орден разделился на красных или морских госпитальеров и чёрных или бездушных.
Между двумя ветвями ордена больше не было братской любви и согласия. Они лишь терпели друг друга. А уж после того, как Орсини возглавил удачную экспедицию на Ястребиные острова,[31] сделав их новым оплотом ордена, и заодно теми самыми Землями улыбок, отношения между братьями испортились окончательно. Д’Обюссон считал предательством то, что госпитальеры наживаются на чуме, пуская на острова людей за баснословные деньги, и при условии прохождения строжайшего трёхмесячного карантина. Если у человека, уже заплатившего за проезд и землю на островах обнаруживали хотя бы малейшие признаки в заражении чумой, его немедленно возвращали обратно на континент. И сколько бы ни сулил такой неудачник после, его кандидатура никогда не рассматривалась. Д’Обюссон отрёкся от мальтийцев, объявив себя великим магистром единственно верного Суверенного военного странноприимного ордена Святого Иоанна, Иерусалима и Родоса, навсегда вычеркнув Мальту из официального наименования.
Не раз и не два между ветвями расколотого ордена вспыхивали конфликты, но никогда они, по большому счёту, ни к чему не приводили. За Мальтийским орденом стояли огромные деньги и не иссякающий поток желающих оказаться на Землях улыбок сильных мира сего, а также едва ли не сильнейший во всей Европе флот. Однако острова не могли прокормить себя сами, и известная доля золота шла на покупку провианта для них в портах севера Италии. За бездушными была полная поддержка со стороны теократов Священной Римской империи, товарищеское отношение тевтонов и, что немаловажно, хотя многие считают, что это не так, авторитет среди простого народа. Если мальтийцы были своего рода орденом знати и богачей, то бездушные, несмотря на мрачную репутацию и вырезанные селения, оставались орденом простонародья. Ведь в их командориях и на заставах все получали приют и лечение, конечно, если не были заражены чумой, и оставались чистыми. Для нечистых оставались закрытыми как ворота застав бездушных, так и Острова улыбок мальтийцев – в их отношении обе ветви ордена были солидарны. Наверное, это был единственный вопрос, где их мнения оставались едиными.
В целом же, морское путешествие оказалось скорее скучным. По весеннему времени погода стояла хорошая, и ничего даже отдалённо похожего на шторм не было. Ветер, конечно, не всегда дул исключительно попутный, а кое-когда приходилось и маневрировать при встречном, рыская галсами, как объяснил мне капитан, и полагаясь на течения, но, опять же, обстоятельства были скорее благоприятными.
- Матросы болтают, что ты приносишь удачу, amigo, - заявил мне как-то Рамирес. – Не удивлюсь, если они попросят несколько локонов твоих волос, или обрезки ногтей. В море народ удивительно суеверный, так что имеешь неплохие шансы нажиться на этом. Только не уступай первому же за медяки, погоди пока серебро предлагать не начнут.
Он опустил роскошную подзорную трубу, явно восточной работы, украшенную слоновой костью и золотыми накладками. Скорее всего, прежде она принадлежала какому-нибудь вельможе или крупному морскому военачальнику Чёрной порты.
- А ещё лучше начни торговать ими, Рейнар, - добавил он враз севшим голосом, - когда мы выпутаемся из той передряги, куда я влез по самые уши. Никогда не следует соглашаться на предложения, пока не узнаешь их, даже если они столь щедры. Особенно если они столь щедры.
- Разве всё так скверно? – удивился я. – Мне уже приходилось вытаскивать людей из закрытых тюрем, к тому же при мне не было писем, подписанных инквизитором Тосканы.
- Этот остров – тюрьма дожей, - покачал головой Рамирес, убирая трубу в столь же роскошный чехол, в котором легко узнавался адмиральский жезл, или как он там называется у безбожников из Порты, - и они давно уже считают её своей вотчиной. Властям Новой Венеции очень не нравится, когда кто бы то ни было вмешивается в дела, которые они считают своими внутренними. Венеция всё же не часть империи, и власть инквизиции там далеко не так сильна. А потому, сойдя с борта моего «Espirito Santo», мы полностью окажемся во власти начальника этой самой тюрьмы. Тот же отчитывается непосредственно перед дожем и казначеем Новой Венеции.
- Большой человек, - присвистнул я.
29
Кара́кка (итал.
31
Одно из названий Азорских островов, от слова «Açor» — ястреб. По легенде мореходов, ястребы летели к своим гнёздам и указали путь к островам