После секса, пока Анотина спала, я вновь погрузился в наркотический бред красоты. На сей раз мой взгляд устремился вверх, сквозь купол, где в вышине незамедлительно материализовалась Вызнайка. Стремительный полет головы оставлял за собой быстро гаснущий зеленый след – ее акробатические трюки выписывали в голубом небе слова: «Истина в конце круга». Для меня эта фраза была преисполнена вселенской мудрости. В ее свете все обретало особый смысл, но как только галлюцинация исчезла, я потерял нить рассуждений – она распуталась в состояние полного отупения, погрузившего меня в сон.
Еще два дня и ночь между ними прошли в том же духе. В своем повествовании я их объединяю, поскольку они ничем не отличались один от другого. Пьяный угар страсти, галлюцинации, глубокие раздумья и осколки драмы, скачущие по гребням волн. В эти дни Анотина была для меня одновременно и квинтэссенцией чистой красоты, и реальной женщиной. Когда соитие будило во мне полет фантазии, беседы с ней ошеломляли меня глубиной мыслей и тонкостью чувств. Она была и метафорой, и материей – гибрид, который я так и не смог осознать до конца.
Однажды ранним вечером мы сидели на балконе, прислонившись спиной к куполу. Небо постепенно темнело, но солнце еще исчерчивало серебро океана последними лучами заката. Моя рука покоилась на коленях Анотины. Все дышало безмятежностью, и казалось, так было всегда.
– Клэй, давай поговорим о будущем, – вдруг сказала она.
– Ты ведь специализируешься на настоящем, – лениво заметил я.
– Я хочу, чтобы ты знал… Я не обижусь, если ты уйдешь.
– Что за чепуха, – возмутился я. – Куда это я уйду?
– Туда, где у тебя было прошлое.
– Я забыл его.
В этих словах было куда больше правды, чем мне хотелось бы.
– А как же вакцина?
Я пожал плечами:
– Мы сделали все возможное. Лично я теперь намерен заниматься только тобой. Ты для меня панацея от всех болезней.
– А люди? Ведь они умрут!
– Они умрут в любом случае, – цинично заметил я.
– А если мы никогда не выберемся из океана? – продолжала допытываться Анотина.
– Тогда океан станет нам домом, – спокойно отозвался я.
Она помолчала, потом взглянула на меня:
– Клэй, а почему я панацея?
– Ты помогаешь забыть о прошлом, – объяснил я, – а будущее рядом с тобой становится абсолютно непредсказуемым. Я свободен и от чувства вины за вчера, и от ответственности за завтра. С тобой я живу только настоящим. И это настоящее – настоящий рай.
Анотина прильнула к моему плечу и вздохнула:
– Знаешь, а я тоскую по прошлому.
– По острову? Скучаешь по друзьям?
– Ужасно скучаю, но дело не в этом. Понимаешь, мне кажется, я никогда не была ребенком. Я не могу вспомнить лицо матери или любимую игрушку…
– О, это легко исправить! – рассмеялся я. – Прошлое легко выдумать заново. Думаешь, тот, кто помнит своих матерей, отцов и игрушки, не придумывает себе прошлое? Воспоминания – это ведь не только отражение действительности, но и отблески наших желаний, наших рассказов и снов…
Анотина надолго замолчала, обдумывая мои слова. Когда совсем стемнело, мы вернулись в купол и занялись поисками момента – в тот день это была третья отчаянная попытка.
Когда я не занимался сотворением призраков прошлого под чарами красоты и не размышлял о двойственной природе Анотины, то наблюдал за океаном. Многие часы я проводил в созерцании волнующего спектакля-автобиографии. И хотя сюжет этого спектакля продолжал от меня ускользать, за время, проведенное на мостике, мне удалось сделать немало открытий.
Я видел, как умерла сестра Белоу. Поначалу это было милое дитя с задорной челкой и пухлыми щеками, но потом, собрав воедино разрозненные сцены, я видел, как ее одолевает слабость и болезненная худоба. Мне никогда не забыть, как Белоу, щуплый тринадцатилетний подросток, стоял на коленях у очага, пряча лицо в ладонях…
Я не стал рассказывать об этом Анотине, но в серебристых волнах увидел и Адмана, и Нанли, и Брисдена – в этом театре они тоже играли свои маленькие роли. Похоже, в реальной жизни Белоу все они были реальными людьми. Адман оказался доктором, который пытался вылечить его сестру. Я видел, как он дремлет в кресле-качалке у постели девочки, знакомым жестом оглаживая бороду. Нанли был школьным учителем Белоу, а когда я увидел Брисдена, тот сидел за столом с бутылкой и о чем-то разглагольствовал – точь-в-точь как в мнемоническом мире. Когда исчезающее изображение философа проплывало под куполом, мне почудилось, он махнул мне рукой. Почему Создатель после стольких лет выбрал именно этих людей для обозначения тех или иных идей, осталось для меня загадкой.
Кроме трех достопочтенных джентльменов с летучего острова в нескольких сценах мне довелось увидеть и себя самого в роли Физиономиста первого класса. От этих воспоминаний мороз шел по коже. Как-то раз в серебре волн мелькнул Молчальник. Обезьяна лежала на операционном столе со вскрытой грудной клеткой и проводами, протянутыми к внутренностям. Белоу в белоснежном халате стоял рядом и буйно хохотал. Встретились мне и капрал дневной вахты Маттер с острова Доралис, и механизированный гладиатор Каллу, Эа и Арла, Грета Сикес, Винсом Гревс, Пирс Димер и множество других, знакомых и незнакомых. К концу второго дня созерцания головокружительной кавалькады лиц и мест я силой заставил себя оторваться от перил балкона. Я так пресытился прошлым, что боялся, что меня стошнит. Чтобы забыться, пора было искать Анотину.
На вторую ночь тех потерянных дней, после занятий любовью, я сидел в потемках в центре купола и снова смотрел на звезды. В жилах текла красота, навевая чудесную усталость и чувство невесомости. К превеликой моей радости я услышал позади гавканье Вуда и, обернувшись, вгляделся во тьму. Анотина крепко спала, а потому я, не стесняясь, окликнул собаку.
– Ко мне, малыш, – прошептал я, но силуэт пса не сдвинулся с места. Я поднялся и побрел туда, где мне почудилась его фигура. Собаки я так и не нашел, зато наткнулся на песочные часы. Я совсем позабыл о них, с головой погрузившись в безудержное влечение к Анотине. Часы валялись на боку – деревянная рамка, а в ней стеклянная восьмерка. Внутри, в одном из прозрачных отделений, хранился часовой запас отбеленного песка. Я устроился на полу и поставил инструмент вертикально, песком вниз. Откуда-то из тумана прошлого всплыло воспоминание: клочок бумаги с изображением такого же предмета, приравненного к глазу.
«Задница Харро, – подумал я. – Еще одна вонючая куча дерьма с претензией на мистику». Грубость этой мысли, усугубленная влиянием красоты, заставила меня смеяться до слез.
– Предлагаю отметить этот час, – объявил я вслух, поднимая и переворачивая хронометр. Песчинки посыпались вниз – белые атомы, сочащиеся по три или четыре зараз в другой, пустой мир. С тех пор как мы оказались в куполе Паноптикума, я впервые обратил внимание на течение времени. Было в этом что-то гипнотическое. Пожалуй, теперь я понимал, что чувствовал Мисрикс, когда свет Запределья покинул его сознание, чтобы смениться осознанием самого себя.
Внезапно мне послышался чей-то голос. Подумав, что это говорит Анотина, я оторвался от наблюдения за песком. Однако Анотина все еще спала. Я повернулся в другую сторону: из темноты на меня двигался человек. Он шел, а за ним струился свет, и в этом свете проступала оклеенная обоями комната. Призрачное пространство распускалось, словно цветок, и быстро заполонило темный купол, заслонив мои звезды. Мне оставалось только смотреть и слушать.
Похоже, приближавшийся ко мне юноша не замечал моего присутствия.
– Эй, смотри, куда прешь! – крикнул я, но он проигнорировал мое предупреждение и прошел прямо сквозь меня. Затем остановился и обернулся. Я увидел его лицо. Лет двадцати, не больше, и удивительно красивый, с темными волосами и проницательным взглядом, передо мной стоял юный Драктон Белоу.