— Ну все, ребята, — Лыков надел пиджак, — с формальностями покончили. Дальше — так. Я привожу ее сюда. Мы принимаем на грудь, чуток расслабляемся, потом меня вызывают по мобильному, и я спешно, без объяснений, убываю. Для отмазки — очередное чепе. А уж вы дальше действуете по собственному усмотрению и применительно к обстоятельствам. Она — ваша. И все, что тут есть, тоже к вашим услугам. До утра. И последнее. Можете не стесняться, я, было дело, проверил, для нее давно уже ничего запретного нет. Заеду с утречка, чтоб завершить некоторые неоконченные дела. Юридического порядка. Вот теперь уже окончательно все.
Он был, в общем, доволен, что все сказанное им было воспринято спокойно и даже с юмором. Без ненужных эмоций. Мужики поняли главное: девку надо сделать, то есть сломать, а заодно и самим оторваться. В первый раз, что ли? В подобной компании, где все смотрят на вещи одинаково, границы между «теоретически возможным» и «категорически недозволенным», как известно, стираются. Что и должно стать весьма неожиданным и вряд ли очень уж приятным сюрпризом для Анны Николаевны.
Но был и еще один момент, о котором никому не сказал Лыков. В спальне, где он обычно проводил с Анькой обожаемые ею «вальпургиевы ночи», была установлена замечательная видеокамера израильского производства, с уникальным широкозахватным объективом. Евреи такие камеры и сами-то не везде у себя имеют, только в спецслужбах, где, собственно, и получил этот презент Вадим Михайлович, находясь в служебной командировке. И, вернувшись домой, с ходу нашел ей применение. И нередко наутро, проводив очередную клиентку, в беглом варианте просматривал запечатленные кадры, получая при этом иной раз просто неповторимое удовольствие. Это же прямо Спилберг какой-то, а не служебная видеосъемка! Так что и сегодняшнее зрелище обещает быть поистине захватывающим. Особенно массовые сцены…
Не сказал он об этой камере своим дружкам-со-ратникам по той простой причине, что они могли бы и взбунтоваться. Кто захочет светиться до такой степени? Они ж не дети, понимают, какие могут однажды возникнуть неприятные последствия! Недаром же осторожный Топя Волошин не преминул-таки поинтересоваться насчет «вони». Все ж понимают. А узнай они про задумку своего шефа, наверняка отказались бы наотрез. Но с другой стороны, на своих голых задницах офицеры милиции погон ведь не носят! Так чего им бояться? Кто их узнает и кому они, вообще, нужны? А все эти журналистские расследования по поводу человека, «похожего на…», они на кого рассчитаны? Да на дураков, на ту же толпу, и ни одно следствие таких «доказательств» всерьез не воспримет. Если это кому-то не будет позарез необходимо, но — на самом высшем уровне, разве что только тогда. А в принципе нечего и голову себе морочить. Но при этом пряное, возбуждающее «кино», сюжет которого тебе известен заранее, как и артисты-исполнители, помимо чистой зрелищности, способно сослужить и более важную службу. Оно может оказаться в нужный момент сильно действующим инструментом.
Это ж мы только говорим, что друг за друга — стеной, а, по правде-то, любой человек, как бы кто-то там ни старался затолкать его в стадо, все равно в конечном счете будет отвечать перед Богом только за себя. Вот и выходит, что каждый сам за себя, и в нашем сволочном мире лишь Всевышнему остается быть «одному за всех». Не позавидуешь…
Вадим Михайлович не мог бы сказать, что с первой минуты у него не вызвало некоторого… э-э, сострадания зрелище того состояния, в котором находилась еще недавно его замечательная во всех смыслах подруга. Народ в массе своей уже разбежался, у каждого утром нашлись дела. А в фонде задержался один Слонов. Вадим застал его взъерошенного, но неторопливо и по-хозяйски затягивающего молнию на ширинке своих брюк. Грудь его была еще полностью обнажена. Да и брюки он, видно, натянул в спешке, услышав, как открывается входная дверь.
Лыков усмехнулся. Ну надо же, никак остановиться не может! Дорвался мужик! А что там с нашей дамой? Ох, лучше б и не спрашивал. Слонов пробурчал что-то невразумительное, продолжая неспешно одеваться. А Вадим заглянул в спальню. Ну да, и тут увидел…
— Ребятки, а вы не того? Не перестарались? — озабоченно спросил он, не приближаясь, однако, к раскинутому и словно раздавленному посреди скомканных простыней телу, ровный золотистый загар которого — уж это хорошо помнил Лыков — сейчас приобрел синюшно-зеленоватый какой-то оттенок. И добавил с опаской: — Дуба-то не дала?