— Хороший, какой текст — сказал Иван Васильевич, после того, как Карина Карловна закончила читать.
— Не хватает чего-то и размыто как-то — выразил свое мнение Эдуард Арсеньевич.
— Тебе Эдя чего надо? Все по делу и нет ничего лишнего. Свобода эксплуатации, деление на людей и на нелюдей. Послушность принципам выборного обмана. Все по делу — сердито одернула Эдуарда Арсеньевича, Карина Карловна.
— Так-то оно так, только лучше обойтись без этой клятвы. Закопать эту хрень в землю и хорош на этом. Я, вообще, думаю, что ненужно было нам сюда ехать. Пусть сеньор Толстозадов сам бы и разбирался во всем этом — откровенно выложил все, что было у него на душе, Эдуард Арсеньевич.
— Я другого от тебя и не ожидала — фыркнула Карина Карловна — Я Эдя тоже боюсь, и может больше тебя. Ты вспоминаешь, что я баба, когда тебе поточить необходимо, а так тебе, кажется, что-то иное. Только если ты внимательно слушал клятву, то в ней вся наша жизнь. И не только наша, а всего ‘’Грядущего общества’’. Ты бывал в другой реальности и тебе не очень там понравилось.
— Думаешь если мы эту штуковину зароем, под другую абракадабру, пробубним слова истинные, то навсегда пропадет товарищ Репейс с товарищем Ефимози — грубо возразил Эдуард Арсеньевич.
— Я так понимаю, что ты от своего страха успел забыть истинное лицо товарищей и самого сеньора Толстозадова. Тебе, кажется, что все это чушь или я не правильно тебя понимаю? — не уступала Карина Карловна.
— Ну, не чушь, конечно, только мы люди маленькие. Кто я такой? Всего лишь рядовой слуга ‘’Грядущего общества’’ — пробурчал Эдуард Арсеньевич.
— Мы здесь все не из первых рядов. В этом видимо и заложен необходимый символизм — торжественно сказала Карина Карловна…
… — Подготовил все барин — вновь появился мужичонка в грязном фартуке.
Фартук при этом стал еще грязнее, а сам он плохо стоял на ногах.
— Чего там шумел, сучий сын!!! Сделать нормально ничего не можешь, выпил уже лишнего, каналья сранная!!! — обыденно повысил голос Иван Васильевич.
— Там кот черный, большой и наглый, хотел его погнать, так он меня чуть не сожрал. Как фыркнет, зашипит, глаза зеленные, страшные — пару раз икнув, рассказывал мужичонка в фартуке.
— Господи спаси и помилуй — прошептал Ироним Евстратиевич.
— Насчет дела Карина Карловна права. Мы свой путь давно выбрали и должны его отстаивать. Иначе страшно представить, что будет нам уготовано — немного опоздав, произнес Иннокентий Иванович.
— Почему нам? — спросил Ироним Евстратиевич.
— Но не ему же — ответил профессор, взглядом указав, в сторону мужичонка в фартуке.
Тот с интересом глянул на профессора и в третий раз сильно икнул.
— Пошел вон отсюда!!! — заорал Иван Васильевич.
Часы в доме, старомодным звуком, пробили десять часов вечера…
<p>
</p>
… Напрасно Иван Васильевич ждал изменений в окружающей обстановке. Ничего не могло потемнеть, от того, что и без того было темно. Никто не стучал в калитку со страшным грохотом и даже не звонил бесконечной трелью в дребезжащий электрический звонок.
— Вроде, пронесло — произнес он, когда затаив дыхание процессия двинулась на обширный задний двор.
Путь освещал, торжественный, погруженный в непроглядный страх Ироним Евстратиевич, где-то частично совсем слегка, чувствовал он великое озарение, выпавшее на его долю. Пощипывало оно самолюбованием и если бы не противный страх, то мог бы он ощутить всю полноту момента, а так.…Нес он перед собой старый канделябр с зажженными свечами в количестве шести штук. Свет от них был тусклым. Едва освещал он следующий шаг, еще озарял таким же тусклым светом крест на груди Иронима Евстратиевича и иконку, которую Ироним примостил рядом с крестом, желая оказать тому существенную подмогу.
Позади него двигалась Карина Карловна, онемевшими руками державшая ларец сеньора Толстозадова, за ней Иннокентий Иванович, дальше Иван Васильевич, Рыжая борода, Инна, а замыкал шествие, длинной в двадцать метров, Эдуард Арсеньевич.
Блики от канделябра осветили мемориал. Ироним Евстратиевич передернулся, ему отчетливо привиделось, что он видит надгробный памятник, который, к тому же, покрылся плесенью и странной паутиной разложения, от долгих, слишком долгих лет существования.
— Смелее — прошептала ему на ухо Карина Карловна.
— Там кто-то есть — упавшим в глубину самой глубокой бездны голосом, ответил Ироним Евстратиевич.
Карина Карловна не успела что-то ответить, не успела и что-то разглядеть, как через плотную тишину до нее и всех остальных, долетел голос, наполненный радушной иронией.
— Ну, здравствуйте мои дорогие компаньоны. Как рад я вас всех видеть. Несомненное, наше почтение вам за оказанную помощь в деле освобождения труда, а заодно с ним и человека. Великая полночь стоит рядом с нами, любуется нами. В эту полночь сделаем мы важный шаг на нелегком пути к всеобщему равенству, справедливости и братству. Я душевно рад, что вы мои любезные, оказываете нашему общему делу столь ответственную помощь.
Никто из так называемых компаньонов не мог даже нормально дышать. Голос слышали все. Видели товарища Репейса, пока что трое; Ироним Евстратиевич, Карина Карловна, Иннокентий Иванович, и то его зрение различало лишь размытые контуры, сидевшего на неизвестно откуда появившемся бревне человека, а товарищ Репейс был не один, рядом, улыбаясь, сидел товарищ Ефимози. Карина Карловна не отрываясь, смотрела на черный пистолет, который Ефимози держал, то в левой, то в правой руке.