— ‘’Неужели конец’’ — подумал он, слыша сильный и крайне неровный стук собственного сердца.
Через полминуты приступ прошел, Архип Архипович повернул голову. Рядом с ним сидел незнакомый мужчина.
— Спасибо вам Архип Архипович — произнес незнакомец.
— За что спасибо — удивился Архип Архипович.
— За то, что вы положили себе в карман — улыбнулся незнакомец.
Сплошной волной по телу Архипа Архиповича прокатились мурашки, поднялся к горлу комок.
— Вы о пионерском письме? — спросил он.
— Да именно о нем, жаль, что оно не попало к нам раньше. Но здесь уже ничего нельзя сделать. Моя фамилия Репейс Андрей Александрович — представившись, мужчина протянул Архипу Архиповичу руку.
— Архип Архипович, но мне кажется, что вы и сами знаете.
Внуки носились друг за другом, пинали ногами желтые листья — звонко смеясь.
— Но почему вы так долго ждали? — спросил Архип Архипович.
— Вы сами назначали дату, сто лет великого октября, разве вы не помните?
— Не понимаю, неужели вы не знали о нем — голос Архипа Архиповича хрипел.
— Знали, конечно, но найти не могли. Да и не он нам, по сути, нужен был, а то что вы перепрятали на пустыре, и, к сожалению не решились забрать с собой. Если бы вы сделали — это, то все пошло бы иначе, совсем иначе.
— Но если вы знали про шкатулку?
— Мы не знали, где она. Про пустырь я узнал из вашего с друзьями письма и про то, что вы не взяли ее домой — тоже оттуда. В шкатулке была клятва — она символ. Ее нужно было уничтожить, чтобы прервать порочную связь.
— Понятно, почему тогда он сразу всплыл на самом верху — сокрушенно произнес Архип Архипович.
— И не только он один, их там много было, из его так называемой плеяды.
— Но тогда, как с перерожденцами в рядах партии, изменниками трудового народа.
— Никаких перерожденцев никогда не было. Просто им удалось проникнуть в наши ряды — укрепиться там, и впоследствии размножиться. Это — были те же люди, что и в пламенные годы революционной борьбы.
— А вы сами?
— Мы проиграли, что здесь еще можно сказать. Впрочем, мне пора, думаю, мы еще увидимся. Уже поздно, вам тоже нужно добираться с внуками до дому, прощайте Архип Архипович.
Репейс пожал Архипу Архиповичу руку. Они стояли возле братской могилы, на граните которой были высечены фамилии погибших героев. Архип Архипович уронил свой взгляд на надпись, что была прямо перед ним, — и тут же испытал озноб во всем теле.
‘’Репейс Иван Александрович’’, гласили буквы изрядно потертые временем.
— Мой старший брат — произнес товарищ Репейс и после этих слов быстрыми шагами удалился в пасмурную дымку, опустившегося вечернего сумрака.
— ‘’Но, как они нашли капсулу, пусть и пришло время?’’ — спрашивал сам себя Архип Архипович, с трудом передвигая ноги.
— Дедушка быстрее, уже темно — кричали ребятишки, подгоняя деда.
<p>
</p>
…В общем-то, он жил совсем неплохо. Снова в изобилии было печенье, никуда не девалось и варенье разных сортов. Хорошие, чистые вещи — горячий душ. Приятная на вид, очень обходительная и заботливая служанка. Прекрасный вид из окна. Солнце всходит, задевая кремлевские башни, затем оно же, касаясь их — заходит. Несомненный оазис благополучия при власти страшных большевиков, разместившихся в этом самом чудесном кремле.
Нет забот, нет и лишних мыслей. Он даже не ходит в школу, а как это удалось сделать его новому папеньке, он даже не интересовался. Не было у него и друзей, но он особо в них и не нуждался. Правда, все же была одна знакомая — его ровесница. Красивая, нежная девочка — дочка одной известной в стольном граде актрисы. Виделись они редко, но когда общались, то легко находили общий язык. Он был стеснительным. Она, кажется еще больше.
Подростковый возраст менял тело, за ним менялись мозги. Папенька озабоченно вздыхал, стоя у огромного зеркала и поглядывая на него. Нужно очень скоро адаптироваться в самостоятельной жизни — это и заботило папеньку. Не один раз они говорили об очень многом, и напоминание сквозило красной линией. Кто он, — и зачем он здесь. Только папенька напрасно волновался, он все хорошо помнил, даже в кошмарном сне не собирался менять своих убеждений.
Слишком сильно засели в голове буржуины, которые навсегда покидали его. Разрушенные надежды, что грузились на теплоходы и сухогрузы в далеких черноморских портах. Они его бы не бросили, никогда бы не бросили, но случилось так, что он потерялся — потерялся сам. И теперь сама судьба испытывала его.
Сколько истошного крика. Брошенных сумочек и раскрывших свои пасти чемоданов. Беззубое нутро набито сорочками, лифчиками, иконками. Еще визг, за ним чьи-то сумасшедшие проклятия. Давка, провонявшая неприятным запахом едкого пота. Слезы, слюни, харчки. А где-то рядом выстрелы в воздух, и кто-то упал, схватившись окровавленными руками за простреленную, взбесившимся поручиком, грудь. Растет кровавое пятно на белой сорочке, закатываются помутневшие глаза. Он смотрит, как падает, еще молодой, холеный мужчина. Над ним кричат свое — очень противное, перепуганные чайки.
— Красные в городе! Красные на окраине! — визжит толстая, как свиноматка баба, тряся двойным подбородком. Подпрыгивает на толстой шее жемчужное ожерелье. Мечутся объемные, как два бревна руки — она кого-то хватает. Ее отпихивает молодой штабс-капитан, он ищет другую женщину, слышит ее визгливый голос.
— Жорж! Жорж! Ты где Жорж! Я тебя не вижу!
Группа сумрачных казаков — офицеров, стоят отстраненно. Один из них — высокий с шикарными усами, орлиным носом, под чуточку хищными глазами, говорит своим однополчанам.