«Посмотрите мой костюм, — он достал из фанерного чемоданчика старую, но чистую, аккуратно заштопанную тельняшку и самодельную куртку из синей фланели. — Пойдет?»
«Еще бы, — улыбнулся Володя. — Ведь ты моряк, а там много из-под Севастополя».
«Я тоже так думаю! В нем я еще не выступал, только вчера его мне Нила передала».
Он вскинул голову. «Сегодняшний концерт я посвящаю ей». Отставив костыли, он ловко облачился в костюм, нашел в нагрудном кармашке белый платочек с оборочкой, молитвенно зажмурившись, приложился к нему губами и вставил его снова в кармашек. Потом, уже удовлетворенно, взглянул на себя в зеркало и, решительно открыв костылем дверь, вышел из комнаты. Мы двинулись за ним.
Вся эта процедура с одеванием, зеркалом и подкраской бровей была и непонятна и смешна. Я уже понял, что новый знакомый — артист. Но что за концерт он может дать? Да еще здесь, в мрачной полутемной казарме, среди стонов и бреда умирающих? Со страхом и отвращением я смотрел на самодовольного фигляра.
Но уже через десять, самое большее пятнадцать минут я понял, что жестоко ошибся. Нет, этот смуглолицый крепыш знал аудиторию и чувствовал, что ей надо. Глядя на него — нарядного, торжественного, — люди думали так: смерть смертью, гадать не будем, когда придет наш конец, а пока живы, дышим, приятно посмотреть на артиста, который сам, без немцев, пришел к нам и хочет показать свое искусство, не гнушается нашей обстановкой, вон как чисто оделся — опять для нас же…
Таковы были мысли. На них, как на добротно вспаханную почву, весомо и благодатно падали слова и мелодия песни.
О, как он пел — с надсадной хрипотцой, простуженно и проникновенно! Мирный человек, артист, ставший воином в грозный час и не щадивший жизни в тяжком бою, — таким воспринимался этот крепыш, впившийся сильными пальцами в костыли. А его песни — они нацелены прямо в сердце. Никто не смотрит на недостатки текста, на примитивность мелодии. Главное — настроение, а оно уловлено безошибочно.
«Браво! Бис!» — неслось со всех сторон. Эти восторженные крики заглушали все другие звуки — и чей-то невольный стон, и чей-то одинокий трусливый призыв к «благоразумию». Людьми овладело неистовство.
Певец подождал, пока снова воцарится тишина, и, сам себя подзадорив, лихо щелкнул пальцами.
Я вздрогнул, по спине пошли мурашки. Это та самая песня, при рождении которой я присутствовал. Сейчас она показалась мне вдвойне прекрасной.
А певец пел. Да, это был Артист! Он поводил большой головой в такт мелодии и слегка закатывал свои темные выразительные глаза, как бы отдаваясь воображаемому настроению далекого мирного вечера и танца с любимой… Люди затаив дыхание внимали. У кого не было в жизни таких или похожих вечеров? Неужели они никогда не повторятся?
Артист потряс в воздухе костылями, крикнул: «Вернется жизнь!»
Что творилось с людьми, со мной — если бы кто видел! Наверно, никакая звезда эстрады еще не вызывала такого восторга аудитории, какой пробудил своими песнями этот маленький, смуглолицый инвалид с хрипловатым цыганистым голосом. А Володя? Он, который по праву должен был разделить с певцом добрую половину успеха, скромно стоял в сторонке, свертывая цигарку, и пальцы его слегка подрагивали…
И теперь, в старости, он такой же: никогда не хвастается, не выпячивает заслуг, хотя их немало. Я знаю, что Володя — теперь Владимир Николаевич Кондрашов — один из самых уважаемых людей в своем городе, награжден, имеет звание заслуженного учителя, а главное, его любит молодежь, для которой он служит примером самоотверженности, стойкости духа, постоянного творческого горения.
Скажу по совести: и я, его старый товарищ, тоже пытаюсь брать с него пример. Бывает, в трудную минуту жалуюсь ему на усталость или плохое настроение. Тогда он не медлит с ответом. Но, как и прежде, мой друг не морализирует, не читает нравоучений, а вспоминает о каком-нибудь случае из нашего прошлого, и у меня, как правило, легчает на душе…