Мы поднялись по узкой белой лестнице, прошли коридор и остановились перед дверью с табличкой: «Врач-майор, доктор Рой». Пост трусливо приоткрыл дверь. «Что же вы копаетесь? — послышался нетерпеливый голос. — Где этот пленный?» Мы вошли. За большим столом сидел пожилой мужчина в широком, туго накрахмаленном халате, похожий на большую белую, нахохлившуюся птицу. Из-за очков с толстыми выпуклыми стеклами сердито смотрели круглые, без ресниц, с красными ободками усталости глаза. Мы оба, пост и я, нерешительно топтались у порога. Мне казалось, что этот сердитый доктор сейчас вылетит из-за стола и набросится на нас…
«Выйди и погуляй где-нибудь… там!» — приказал он солдату, кивнув за окно. Пост, козырнув, вышел. «Ты понимаешь по-немецки?» — спросил доктор. Я пожал плечами, «Покажи руку! Закрытый перелом обеих фаланг. — Он усмехнулся. — Тебе еще повезло». Я растерянно улыбнулся, пробормотав что-то вроде «может быть». Врач покачал головой. «Ты, вижу, еще молод и глуп. Но ничего, сейчас мы тебя полечим».
Он вызвал сестру и приказал положить мне шину. Сестра увела меня в перевязочную и, быстро и ловко манипулируя пальчиками, словно играя на рояле, загипсовала мне руку. Затем снова привела в кабинет к врачу, доложила и вышла, плотно притворив за собой дверь.
Доктор вышел из-за стола. Подошел ко мне вплотную. Еще раз внимательно и строго посмотрел на меня.
— Так какой же ты области, земляк?
Я даже вздрогнул: он сказал по-русски, почти без акцента. В мозгу заметалась мысль: «Что ответить ему? Сказать правду? Но зачем?» Совсем же соврать я почему-то тоже не смог.
Ответил неопределенно.
— С Поволжья. Со Среднего Поволжья.
— Из Самары?
Я кивнул. Это было вранье: я родился и жил до армии в Пензе, но в Куйбышеве, который этот странный немец назвал по-старому Самарой, у меня жила тетка, и, следовательно, моя ложь выглядела как бы полуправдой.
Но доктор, по-видимому, понял меня.
— Мне все равно, откуда ты, — сказал он, усмехнувшись. — Главное, ты русский, и что еще для меня немаловажно — русский интеллигент. Вот здесь, — он ткнул в мою лагерную карточку, — написано, что ты рабочий. Но твои руки выдают тебя…
«Он все знает!» Я посмотрел на него. Теперь мне нечего было скрывать.
— Мои родители — врачи.
— Где они учились?
— Мать в Киеве, отец в Саратове.
— Вот видишь! А я учился в Петербурге. — Он неожиданно подмигнул мне. — В Санкт-Петербурге! В Военно-медицинской академии. Хотел стать русским хирургом, но началась первая мировая война, и меня, как немца, выдворили обратно в Германию. Кстати, против моего желания. — Он печально покачал головой. — Но что есть в наш век желание человека, когда за него все решает политическая машина? Моя жизнь повернулась, и вот теперь, — он ткнул толстым белым пальцем мне в грудь, — мы с тобой враги. А могли бы быть друзьями, верно?
Я не знал, что ответить. Мне по-прежнему казалось, что он испытывает меня.
— И ты боишься говорить «да»! Но русский интеллигент не может сказать иначе. Это вы, ваши прекрасные писатели Лев Толстой и Достоевский, учили людей быть братьями, а не врагами. Никто не производил на мою душу такого впечатления, как они. Читая их, я понимал, что человек может быть счастлив, только живя в согласии с совестью, — он нахмурился, — слово, которое теперь у нас даже страшно произносить… Да, да, — его палец пророчески пошел вверх, — мы все сейчас парализованы страхом, но это не вечно, люди не могут так жить, если они… люди!
Он взял меня за плечи, подвел к столу, усадил в кресло и сел сам.
— Слушай хорошо, мне надо говорить с тобой по душам, чтобы ты знал, что думают сознательные немцы, — нет, я не скажу пока — миллионы, нет, пока нас меньше, может быть, тысячи или даже сотни, — но разглядеть будущее способны поначалу всегда немногие, однако правда — за ними. Так вот, — он понизил голос, — Германия проиграла эту войну, и вопрос формального краха — дело месяцев, в крайнем случае года, не в том суть. Она проиграла все войны, еще не начав их вести. Сразу, как только этот бесноватый неуч со своими подручными захватил власть. Нет ничего страшнее обывателя с ножом в кулаке — такие не знают голоса рассудка, голоса совести. Гитлер, сам обыватель, дал темной массе в руки ножи, сказал: грабьте, убивайте, вы всё будете иметь этим способом… Да, конечно, не каждый сразу встал на такой путь, только низменные элементы, взрастившие свои желания в «подвалах» Фрейда или в натуральных подвалах. Многие честные простаки еще колебались: за кем идти — за коммунистами, которых упрятали в тюрьмы, или за наци, процветавшими при новом режиме? Можно осуждать слабых, но нельзя отбросить то, что сам Маркс называл бытием. Представь себе, как все это происходило. У меня в соседях жили двое рабочих — Ганс и Михель. До зимы тридцать третьего оба ходили в какие-то кружки, читали книжки на социальные темы, голосовали за уменьшение военных кредитов, кричали «долой войну»… И вот к власти пришел Гитлер, разогнал кружки, а их членам предложил вступить в свою национал-социалистскую партию: только в ней, мол, вас научат правильному социализму. Между прочим, почти все партии так кричали, попробуй разберись, чем «национал-социалистская» хуже, чем «социалистическая»? И тут решило «бытие»: жены, дети, желудок… Михель первым поддался на удочку и примкнул к наци. Тогда ему дали выгодную работу, к рождеству и пасхе стали присылать гуся и бутылку мозельвейна, жена Михеля ходила по дому и показывала всем свои новые платья. А жена упрямого Ганса носила в ломбард последние тряпки. Ночами она вела «постельную дипломатию» с мужем: «Ты меня не любишь», «Ты не думаешь о детях», «Посмотри на Михеля — он не променял свою семью на глупые идеи. Да и какая разница: социализм для всех народов или же социализм только для немцев? Зачем тебе заботиться о всяких неграх или китайцах, пусть они сами добиваются для себя счастья!» Ганс упирался год, другой, потом его припугнули концлагерем, и наконец он сдался: тоже надел на себя повязку со свастикой и стал кричать: «Зиг хайль!»… А тот, кто продолжал упираться, сидел без работы или, хуже того, погибал в застенках гестапо. Вот и все. Просто, как в школьном учебнике. Есть такая сказка — о всемогущем раке. Однажды рыбак поймал этого рака, который вдруг заговорил человеческим голосом: «Отпусти меня, и я исполню любое твое желание». Посоветовался рыбак с женой, захотели они иметь сына. И сын родился. Но показалось мало: рыбак попросил у рака новый, красивый дом. Появился дом. Опять мало: просит рыбак у рака графское звание и сотню батраков. И это он получил. Тогда совсем обнаглела чета, захотела иметь в подчинении самого рака. Рак рассердился и лишил их всего, что дал, вернул к убогой жизни… Так и Германия: час расплаты близок. Есть вечный закон: посягнувший на свободу других лишится свободы сам. Вот посмотришь: Германию всю превратят в развалины. Возмездие будет ужасным. Что ж, поделом! «Каждый получает то, что заслуживает», — говорилось в римском праве. Да, то же говорят и у вас. Но у нас, в рейхе, это звучит как насмешка, ибо гений в загоне, а мразь процветает…