Я мог бы поспорить с пастором и его философскими выкладками. Мир помнит не только великих гуманистов и праведников, но и великих узурпаторов, проливавших человеческую кровь во имя своих честолюбивых замыслов. За кем идут люди? К сожалению, век от века землю все чаще и чаще сотрясали смертоносные взрывы, жертв становилось все больше и больше. Горы трупов… Тот же Штукенброк, где под землей лежит население целого города… Замученные, потерявшие при жизни даже внешний облик человека… Где были тогда эти ангелы — «гуманисты» и «праведники»? Большинство спало, сложив крылышки, в закутке. А меньшинство, видя бесчинства палачей и узурпаторов, вынуждено было взяться за оружие.
Пастор кивает: да, так было, было и с ним тоже — он не сидел тогда сложа руки и сомкнув уста.
— Душа никогда не спит!
Он рассказывает мне историю, похожую на притчу, как один юноша, студент из Мюнстера, узнав о том, что его любимый дедушка был во время войны карателем где-то в Белоруссии или на Украине, ушел из дома и стал активным участником манифестаций в Штукенброке.
— Что ж, — отвечаю, — в это я могу поверить. Ведь дед и внук — представители разных поколений, а значит, и психологии.
— Бывает, изменения происходят и в одном человеке, — мягко настаивает пастор.
Я пожимаю плечами. Нам, прошедшим и ад и чистилище, чего только не пришлось повидать на своем веку, какие человеческие метаморфозы. Мы и сами, наверно, в чем-то изменились. Но главное — наши, мои в частности, — взгляды на подлость и предательство остались неизменными. Я не могу мирно сидеть за одним столом с тем, кто когда-то хотел содрать с меня шкуру. Но мой опыт есть мой опыт, я не распространяю его на весь мир.
— Ага! — весело подмигивает пастор. — Тут я вас поймал, мой друг. Как же мы тогда говорим о всеобщности чувств? Допустим — о ненависти к войне?
Тут входит Луиза с подносом, приглашая всех на чай.
— Кофе на ночь вредно, — говорит она и ласково стучит пальцем по седому виску мужа. — Как и серьезные разговоры — тоже.
— Ты нас слышала?
— Разумеется.
— И безусловно, разделяешь мои мысли?
— Как положено жене.
— А без шуток?
— Милый, разве в наш век можно ко всему относиться серьезно?
Она пытается улыбаться, но глаза у нее грустные.
Пастор любовно касается ее руки.
— Ты права. Будем пить чай. И слушать хорошую музыку.
Он обращается ко мне:
— Но прежде решим, Александр, к кому мы отправимся завтра? Роя нет, его мы будем еще искать. От встречи с Виллимайером вы отказываетесь. А ваш бывший хозяин… о нем вы у меня раньше не спрашивали? Может быть, поискать его?
— Фоссена? — повторяю в неведении. Ну, зачем он мне, этот маленький фабрикант, которого я видел, наверно, не больше трех-четырех раз, да и то мельком. Но вдруг, вспомнив какой-то эпизод, прихотливо вынырнувший из тайных глубин мозга, говорю, что, пожалуй, эта встреча могла бы получиться любопытной. Только жив ли «папаша Фоссен», — ведь ему тогда было уже далеко за сорок?
— Посмотрим, посмотрим… — бормочет себе под нос пастор, надевая очки и беря с полки телефонный справочник округа. — Вестфальцы — народ живучий. Записывайте… — Нейенкирхенерштрассе, 97, телефон 5011. Да, разговор может получиться интересный. Встреча Ядмона и Эзопа. Старый патриций и его бывший раб.
ВОСКРЕСНАЯ МЕССА
Будильник поднимает меня раньше обычного. Семь часов. Однако немцы уже все на ногах, несмотря на воскресенье. В окно мне видна как бы микросхема жизни городка: кто-то, нагрузив пожитки на крышу машины, направляется с семьей за город, в лес или на берег одного из многочисленных озер; кто-то везет на тачке кирпичи — хочет, наверно, повозиться по дому, подремонтировать камин или теплицу; кто-то по соседству уже ползает по крыше с молотком в руке, прибивает отставшие листы шифера.
Еще раз заглядываю в расписание. Сегодня состоится поминовение усопших. И вообще день насыщенный, надо спешить.