Они сами напомнили о себе. В конце пятого дня, вечером, перед самым отбоем, на территорию бывшего лагеря, а ныне «сборного пункта», представлявшего собой нечто среднее между запорожской вольницей и регулярной воинской частью, въехал синий, сверкающий никелем «опель-адмирал», машина, предназначенная для высших чинов. Подбежавший дежурный с красной повязкой на рукаве громко и сбивчиво, волнуясь, доложил вышедшему из машины маленькому, плотного сложения капитану в советской форме о состоянии дел «в данный текущий момент» и повел его в «штаб». К оставленному на бывшем аппельплаце «опелю» стали со всех сторон сбегаться любопытные, послышались реплики: «Главный приехал, из Парижа, что ли?», «Поди, так. Вишь, как дежурный перед ним тянулся? Только почему — капитан? Говорили, генерал его звание», «Не у каждого генерала такая машина есть», «Может, что важное скажет? Ну, война кончилась… или до дома нас всех?», «А может, призыв объявят: фрица добивать?», «Вот бы! Только где он сейчас, фриц-то?»
Обсуждавшие отметили, что машина имеет мотор свыше ста лошадиных сил («во прет, поди!»), что скорость у нее — по спидометру — до двухсот километров («птицу и ту обгонит!»), что, несмотря на свои достоинства, она «сложения хрупкого» и пригодна, наверно, только для «гладких» дорог. Пока разглядывали, прозевали двух полуобмундированных парней, вышедших через заднюю дверь. А парни, видимо, не желая подвергаться расспросам, а также, чтобы их не отождествляли с начальством, быстро подались к ревиру и, смешавшись с толпой, пробрались к четвертому бараку.
Он, был все тот же — с плакатом и устрашающей надписью на двух языках, даже с той же рыжей метелкой, положенной у двери. Здесь приехавшие парни остановились и как по команде повернулись к левому окну, за которым в крошечной комнатушке, почти взаперти, они провели больше года. «Смотри, Михаил, — дрогнувшим голосом сказал Георгий, — даже новое стекло еще не вставили!» И стекло еще было то же — с трещиной, заклеенной пластырем. «Точно слепец…» — заговорил Михаил с принужденной улыбкой и вдруг остолбенел. «Смотри, кто там!» — едва не закричал он от радости или удивления. За пыльным стеклом, в сгущавшихся сумерках показалось чье-то лицо. «Тони!» — Георгий бросился к двери, сжал в объятиях вышедшего ему навстречу немца. «А где Робби?» — «Здесь». Он прикрыл дверь на улицу и почти втащил бывшего беглеца в изолятор. Там, на нижних нарах, отвернувшись к стене, спал человек. Это был Паричка.
Через минуту Георгий обнимал своего спасителя. «А почему такой худой? Или не кормят?» Но шутка получилась горькой. Они и в самом деле были голодными — и Роберт и Тони. Теперь оба немца как бы поменялись ролями с беглецами: не могли выйти на улицу во избежание расправы. С комендантом и его присными им было не по пути, решили остаться в лагере, рассчитывая быть полезными своим русским друзьям. Дмитрий понял их с полуслова, но отвел сюда в барак, приказал переодеться в штатское и сидеть здесь, пока он не разрешит им выходить. Намекнул на какие-то «сложности», сказал, что пока сам будет приносить им пищу.
О «сложностях» они вскоре догадались, мысленно поставив себя на место тысяч вчерашних рабов, только что получивших свободу. Ведь лишь единицы знали о подлинной сути этих немцев, большинство видело в них своих заклятых врагов. Что ж, в самом деле, решили они, надо подождать, пока все утрясется. Теперь им надо было терпеть, еще раз терпеть и верить.
О эти муки ожидания! Сидя под ключом, они не могли показать и носа на улицу, забившись в глубину нар, резались в карты, сделав их из случайно найденного в сумке противотуберкулезного плаката. Гадали на «судьбу». Тони даже начал втихомолку молиться. Редко, очень редко скрипел ключ и приходил Дмитрий, радостный, озабоченный, совал кусок хлеба или котелок вареной картошки, быстро рассказывал новости и снова убегал. Они на него не сердились, человек, владеющий языками, сейчас нужен всем — и своим и чужим. Но голод, как известно, не тетка, да и разве можно двум здоровым мужчинам наесться одним котелком картошки? «О, как теперь мы вас понимаем!» — страдальчески говорили они.
«Ё-моё, вот действительно ситуация!» Георгий, выслушав немцев, горестно покрутил головой, потом, прикинув что-то, сказал Мишке, чтобы тот оставался в бараке, а сам пошел, как он выразился, на разведку.
Через несколько минут зашуршали, закашляли прикрепленные на столбах динамики и по лагерю полетело очередное «экстренное сообщение». Невидимый диктор предоставил слово «штрафнику Георгию Вольному, известному в лагере под именем Жорка Беглец». Георгий говорил сбивчиво, волнуясь, но все, кто был в лагере, разом замолчали и затаив дыхание слушали «воскресшего из мертвых». Сказал он примерно следующее: «Я остался жив, меня спасли люди. Кто они? Если бы я стал называть их поименно, то вам пришлось бы меня долго слушать, а сейчас время уже позднее, пора спать, поэтому я назову вам только два имени: Антон Либель и Роберт Паричка. Два немца. Два прекрасных парня, рисковавших своими жизнями для того, чтобы сохранить жизнь мне и моему другу.