Итак, мне надо заказать альбомы. Капитан не сказал, как они должны выглядеть. Он полагается на мой вкус, и я горд этим. Альбомы, предназначенные для музея, решаю я, должны выглядеть красиво, но строго — в корках из темной кожи, с золотым тиснением. Такие же альбомы, только скромнее, будут вручены в день отъезда всем работникам редакции и старшему наборщику — всего десять штук. Конечно, я мог бы договориться о нашем заказе, так сказать, неофициально, с рабочими. Но капитан предупредил меня, чтобы я «соблюдал законность» и «не давал повода».
Иду к самому доктору Зуппе, хозяину типографии. Хотя он безукоризненно выполняет все контракты с нами, я не люблю этого долговязого молодящегося пижона за его высокомерие и шуточки. Часто при встрече в цехах мы обменивались с ним ядовитыми репликами, но всякий раз, когда я пытался вызвать его на серьезный спор в присутствии рабочих, он увиливал.
Сейчас Зуппе, как ни странно, встречает меня с преувеличенной любезностью. Он не глядя подписывает заказ и угощает меня настоящей «гаваной», которая по теперешним временам стоит не меньше сотни марок.
— Я слышал, мой юный друг, — говорит он, сверкая золотыми зубами, — что вы скоро уезжаете?
— Возможно, — уклончиво отвечаю я. Мне неприятно, что этот тип уже знает о нашем отъезде. Наверняка его предупредили союзники.
— Я давно собирался поговорить с вами, — начинает Зуппе, — как это принято у вас, в России, по душам (последнее слово он произносит по-русски: у него получается «по дю́шам»). Вам понравилась Германия?
— Исключительно. Особенно когда я был в концлагере.
— Это прошлое! — отмахивается Зуппе. — Я тоже пострадал от войны. Но мы, немцы, философы и предпочитаем думать о будущем.
— Немцы бывают разные, — замечаю я. — Есть честные люди, а есть фашисты.
— Я не фашист, — быстро перебивает Зуппе, — я никогда не принадлежал к наци.
— Но вы же хозяин, эксплуататор.
Зуппе вскакивает, снова подходит к сейфу и возвращается с толстой книгой.
— Я пролетарий, трудящийся! — с вызовом заявляет он, кладя передо мной книгу. — Вот моя диссертация. Я трудился над ней всю жизнь, не разгибая спины.
Доктор выпячивает грудь. Вся его фигура, от кончиков лакированных штиблет до безукоризненного пробора, в котором не видно ни одного седого волоса, дышит самодовольством:
— Это важный вклад в науку!
Я беру книгу в руки, читаю: «Что такое вестфальский гобелен и характерные черты его истории». Листаю страницы: с плотные цитаты и сноски, много ярких иллюстраций.
— Почему же вы сидите здесь? — спрашиваю я. — Идите преподавать, а ваше предприятие отдайте вашим рабочим.
— Мою типографию? — восклицает Зуппе. — Типографию, основанную моим прадедом и переходившую из поколения в поколение как святыня?
И элегантный доктор, вдруг покраснев, резко наклоняется ко мне и показывает кукиш.
— Вот!
Это настолько неожиданно, что я начинаю хохотать.
А мой собеседник уже откровенно злится. Он длинными журавлиными шагами расхаживает по кабинету и говорит, размахивая руками, что коммунистические идеи — бред неудачников, завистников и лентяев, жаждущих поживиться за чужой счет. В мире никогда не было и не будет равенства, одни люди будут всегда умнее и предприимчивее других, тех, кому по законам природы суждено плестись в хвосте. Так же и народы…
Я встаю.
— Спасибо за разговор по душам, — говорю собеседнику. — Теперь мне понятна ваша философия.
Зуппе, опомнившись, умолкает. А вдруг я донесу на него в комиссию по денацификации! Конечно, наши союзники ему ничего не сделают, но зачем лишние разговоры?
Он берет со столика свою книгу и пишет: «Русскому офицеру на память о хорошей беседе». Вручает мне и провожает до двери.
— До свидания, герр лейтенант.
— Прощайте, герр доктор.
Скорее отсюда! Бегу по лестнице, обсыпанной известью, перепрыгивая через три ступеньки, выхожу на улицу и с наслаждением вдыхаю прохладный воздух, пахнущий осенью, чуть уловимым дымком.
Вот и трамвайная остановка. От нечего делать рассматриваю подарок, читаю на последней странице выходные данные: книга отпечатана в типографии «Зуппе и сыновья», тираж 300 экземпляров.
«Для родных и знакомых», — думаю я и улыбаюсь, вспомнив докторский кукиш.
Две девушки, которые тоже ожидают трамвая, понимают эту улыбку по-своему и делают мне глазки. Одну из них я узнаю: она ехала со мной утром, та, что похожа на Гизелу. Но Гизела моложе и красивее. Как мы расстанемся с ней?.. Впрочем, об этом лучше сейчас не думать.