Сколько раз — в плену и после — я слышал эту песню. Андрюша любит ее, она напоминает ему о жене и маленькой дочке, которых он скоро увидит. У меня к горлу тоже подкатывает комок. Какие мы все-таки счастливые люди!
Старик отворачивается, его худые плечи под лоснящимся пиджаком часто вздрагивают.
— Еще, — тихо просит он. — Еще…
…Хозяин, провожая нас, громко выкрикивает:
— Я русский, русский… Я горжусь своей Родиной, и пусть все это знают!
Одна из дверей приоткрывается. Толстая дама в папильотках и ночном капоте что-то недовольно бурчит по-немецки.
— Цыц, обезьяна! — кричит старик.
Испуганная немка быстро исчезает.
У порога хозяин вручает Андрюше подарок — деревянную матрешку.
— Передайте там, на родине, вашей дочке. А внутри кое-что для вашей супруги.
Андрюша пробует протестовать, но старик отстраняет его руку.
— У меня никого нет, я скоро умру. Не оставлять же мне этой… фрау Крошке.
Он хлопает меня по плечу.
— А ваше дело я постараюсь уладить. Мы поможем вашей девушке… я помогу. Я — бывший штабс-капитан Николаев, ныне писарь. Да-с!
Мы садимся в машину. Андрюша включает мотор. Отъехав немного, он открывает матрешку и вынимает оттуда потускневшую ниточку жемчуга.
— Настоящий! — удивленно восклицаю я. — Ему же цены нет!
Андрюша хочет повернуть обратно.
— Он не возьмет. Ты обидишь его.
— Это верно, — подумав, соглашается Андрюша. — Он не возьмет.
Бадиков задержался в миссии: вот уже двое суток как его нет. Приезжал от него шофер Сашка, привез завизированный номер газеты и снова уехал. По-видимому, там решаются какие-то важные дела.
Я второй вечер сижу дома. С Гизелой вижусь урывками, днем: теперь она каждую ночь дежурит в больнице.
По крыше барабанит дождь. От нечего делать иду вниз, в холл. Здесь собрались почти все наши — Андрюша, Леня, Петя Струцкий, Николай Михайлович Зубков, Машенька. Сидят в темноте, не зажигая огня. Дядя Кузьма растопил камин, и золотистое пламя мягко высвечивает лица, играет в свеклах окон, по которым снаружи струится вода.
Все разговаривают почему-то тихо, вполголоса. Маленький Петя Струцкий сидит у камина задумавшись, утонув в мягком кресле. Маша Семенюк вяжет, украдкой поглядывая на него. Мы знаем, она неравнодушна к тихому Пете и печатает его статьи в первую очередь. И он как будто бы питает нежные чувства к девушке, но сказать об этом все никак не решается.
Работа в газете сдружила нас, за эти полгода мы привязались друг к другу. И сейчас, когда вышел последний номер, нам немного не по себе — словно чего-то не хватает. Теперь мы думаем только об одном: когда же тронемся в путь.
Леня настраивает приемник — он ловит Москву. Движения его, как всегда, порывисты и нетерпеливы. Из приемника доносится треск, какие-то гудки… Но вот Леня что-то услышал.
— Тихо! — кричит он, хотя никто и не думает шуметь. Мы умолкаем и тоже вслушиваемся.
Из Москвы передают лекцию о происхождении жизни на Земле. Какой-то ученый муж скучным голосом повторяет всем известные истины о том, как обезьяна стала человеком. Но все слушают затаив дыхание: это же говорят там, в Москве. Леня подсаживается ко мне — он уже давно забыл про нашу ссору — и восторженно начинает:
— Скажи, Александр, все-таки Фридрих Энгельс здорово им дал, а?
— Кому им?
— Этим, метафизикам!
— А кто такие метафизики?
Леня снисходительно смеется:
— Неужели не знаешь? Какой же из тебя писатель! Метафизики — это попы, опиум для народа. — И приводит в подтверждение стихи Лермонтова.
Я смотрю на Леню, на Андрюшу, и вдруг мне в голову приходит мысль: а какими мы будем, допустим, лет через десять? Останемся ли такими же большими детьми с открытыми и добрыми сердцами или время остудит нас, превратит в обывателей, заставит забыть о дружбе? И что нас всех ждет, какие испытания? Если бы мы могли заглянуть в наше будущее…
В эту ночь мы с Андрюшей долго не спим. Мы разговариваем о доме, о наших близких. И решаем: мы никогда не должны расставаться друг с другом, никогда!
Бадиков приезжает утром, возбужденный, сияющий. Быстрыми шагами он входит в столовую, где мы завтракаем, и объявляет:
— Итак, товарищи, могу вас обрадовать: завтра мы едем!
Все вскакивают, окружают его, но он машет рукой, призывая к спокойствию, и тоже усаживается за стол.
— Кузьма Леонтьевич, дайте мне закусить с дороги.
Закусывая, капитан рассказывает, что его отчетный доклад слушал сам генерал, начальник миссии. Наша работа признана хорошей. Всем будут выданы положительные характеристики.